— Есть один вопрос, товарищ Рубцов. Разрешите?
— Слушаю, — сказал Двойник.
— Удалось ли установить личность преступника, совершившего незаконное открытие камеры?
— Нет, я же говорил, что не смог разглядеть лица.
— И до сих пор не произведено его задержание?
— Нет, конечно!
— Ну, я спешу, до свидания, — сказал журналист и вышел, чеканя шаг.
Присутствующие многозначительно переглянулись.
Опять зазвонил телефон. Двойник ответил:
— О! Добрый вечер, Федор Илларионович!.. Не ожидал, никак не ожидал... Очень хорошо... Давно пора... Конечно, конечно... Спасибо. — Произнося эти вежливые слова, Двойник не верил своим ушам: профессор Барклай заявил о своем полном согласии с работой Рубцова; о пересмотре своего отношения к нему, Рубцову; о том, что утром, как понял профессор, был возврат Рубцова из суточного прогноза; что завтра, на старте, по приглашению Барклая, будут присутствовать представители прессы, кино, телевидения... Конец дня
Лита ушла из редакции в приподнятом настроении. Этот богатый событиями, сумбурный, острый день уже не удивлял ее. Сейчас, в конце, он вылился в безотчетную праздничность. Лита не помнила своих страхов, болезненных недоумении и слез. Ее не пугало раздвоение Мая. Теперь это было интересно и даже смешно. Там, в редакции, было весело отличать сегодняшнего Мая от завтрашнего. Лита это делала так безошибочно, что Юра Бригге охал и восхищался, будто Литино чутье было удивительнее самого раздвоения.
Сидя в полупустом троллейбусе, Лита мысленно прикинула, в чем же заключается отличие Маев. Завтрашний, решила она, мужественнее, ловчее, увереннее. Пожалуй, порой он бывал слишком уверен, самоуверен больше, чем хотелось бы Лиге. Зато сегодняшний Май тише и теплее. И в нем было послушание — послушание завтрашнему. Это было немножко неприятно. Оба они другие, не такие, каким был единый Май вчера. Подумав об этом. Лита немножко пофантазировала на тему о раздвоении мужчин.
Впрочем, главным в ее состоянии было чувство здорово сделанного дела, чувство газетной удачи, в которой она была прямой участницей и исполнительницей. Такого еще не случалось в маленькой редакционной жизни Литы. И еще ее смешило любопытное поведение главного редактора, который оказался таким умелым интервьюером и ловким кавалером.
Недалеко от дома Мая сверкал огнями "Гастроном". Он был яркий и манящий. Прикинув сумму гонорара, неожиданно заработанного сегодня, Лита решила, что вполне уместно истратить в этом "Гастрономе" двадцать рублей, отложенные в прошлую получку на туфли. К Маям она явилась с двумя тяжелыми пакетами.
Когда Лита вошла, Саша Гречишников мягко выпроваживал посторонних. Он говорил, что Двойнику надо отдохнуть после перенапряженных суток, а Маю перед путешествием во вчера. Гости понимающе кивали, одевались и искоса поглядывали на шеренгу бутылок, которую Лита выстраивала на подоконнике.
Наконец, дверь за гостями закрылась, и Саша спросил Литу:
— Ну как, сестрица, готов завтрашний чудо-номер?
— Ой, мальчишки, это был фурор! На газете, которую привез Май, была маленькая клякса на третьей полосе внизу, а на нашей газете ее сперва не получилось. Так рабочие в типографии совсем обезумели. Технолог цеха сам мудрил над матрицей, чтобы эта клякса вышла. В общем, наша газета как две капли воды похожа на твою, — она кивнула Двойнику. — Фотографии абсолютно одинаковые. А текст одной корреспонденции сперва был немножко другой, но главный его поправил, и стала точная копия!..
Юра возвестил:
— Внимание! Благодаря тонкой сообразительности, яркому темпераменту и щедрому бескорыстию научно-газетной феи Аэлиты Усковой объявляется внеочередная разрядка атмосферы! — Он хлопнул пробкой и разлил вино по бокалам. — Отныне налагается запрет на научные темы! Да здравствуют умноженные Май! Ура!..
— Ура! — подхватили все. Перед стартом
Май устроился на кровати, Двойник — на диване. Не спали и дымили сигаретами. Говорить не хотелось. Оба устали.
Двойник пытался догадаться, кем бы мог быть злоумышленник, открывший камеру. Климов? Что-то он пропал, как в воду канул — Барклай вот объявился и больно уж бодро высказал признание, сам себя высек. Не очень похоже на Барклая...
А Май вспоминал начало. Припомнил, как набрал кодированный запрос, как вставил его в локатор будущего, надеясь хоть на пятиминутную петлю с разрешенным прогнозом. И как экран заполнило сплошной зеленью. Это был знак удачи — резко выраженной интерференции волн бытия. Тогда он набрал на коммутаторе заказ на разрешение максимального — суточного прогноза с полной загрузкой камеры. И завертел ручку строчного сжатия и увидел то, на что не смел и надеяться: суточную двойную петлю. Она была яркая и гладкая. И именно двойная! Май только сейчас вспомнил эту подробность. В памяти четко встал ее характерный рисунок.
Значит, решил Май, с Двойником что-то творилось в пути из завтра. Сказал громко:
— Петля на локаторе была двойная.
— Разумеется, — не сразу отозвался Двойник, он уже начал дремать.
— Что там произошло?
— Я рассказывал. Не надо было тебе уединяться на кухне и заниматься мировой скорбью.
— Расскажи.
— Нет. Не положено. Во-первых, тебе будет неинтересно, во-вторых, не судьба. Я точно повторил то, что слышал вчера от Двойника.
Май не стал отвечать. Значит так надо, ничего не поделаешь.
— Давай-ка спать, — изрек, зевая, Двойник. Май закрыл глаза и вспомнил, что было утром дальше: щелчок автомата, отключившего поворотный привод, и этот грохот, урчащий, почти инфразвуковой гром обращения времени в камере. И перепуганные лица Климова, Иосса, парня из охраны, врача... Хотел спросить у Двойника, насколько неприятен поворот, больно ли переходить в отрицательное время и отрицательную энергию. Прислушался — Двойник уже уснул. Нет так нет. И едва ли был резон задавать подобные вопросы. * * *
...Серое осеннее утро. И треск будильника. Диван был пустой. Двойника не было. На столе лежала записка — "Из гуманности даю тебе поспать лишний час, иду кое-что подготовить, начало в 10.40. Двойник".
Май машинально помахал руками и ногами, считая, что делает зарядку. Принял холодный душ, крепко обтерся и только тогда сбросил с себя остатки сна. Перечитал записку Двойника, крякнул и пошел бриться. Ни о чем особенном не думалось. Состояние было нормальное — выспался хорошо. Настроение тоже ничего, только чуть напряженное, как у студента перед экзаменом. Замурлыкал себе под нос привязавшееся вчера "Пустоведы-дармоеды".
Завтракая, размышлял о матричном представлении функции бытия. Даже положил перед собой лист бумаги. Но никаких идей в голову не приходило. * * *
