Одна из евангелисток открыла глаза и лучезарно улыбнулась ему. Его одежда и рюкзак, похоже, выдали в нем иностранца — женщина обратилась к нему на ломаном английском.
— Конец дней, брат! Конец дней на нас!
Прабир извиняющимся тоном ответил на бенгали, что не имеет ни малейшего представления, о чем она говорит.
* * *
Портье в отеле «Амбоина» был слишком вежлив, чтобы рассмеяться, когда Прабир спросил, где он мог бы нанять лодку как можно дешевле. Ответ — выдержанный в самых учтивых выражениях — сводился к тому, что он может забыть о «как можно дешевле» и встать в очередь. Каждый, кто появился в городе за последние два месяца, искал лодку — это был рынок, где спрос намного превышал предложение.
Начало оказалось удручающим, но Прабир заглушил приступ пессимизма.
— Я ищу группу, примерно из двадцати человек, которые проехали через Амбон около трех недель тому. Ученые из экспедиции, организованной некоторыми иностранными университетами. Вы ничего о них не слышали?
Было еще с полдюжины мест, где они могли останавливаться, но он ничего не терял, спросив здешнего портье.
— Нет. Но у нас много гостей из иностранных университетов.
— Вы имеете в виду, вообще? Или в отеле прямо сейчас?
Мужчина взглянул на часы.
— По большей части в баре, прямо сейчас.
Прабир не мог поверить в свою удачу. Они, наверное, закончили первый этап своей работы и вернулись на базу, чтобы восстановить силы. Вряд ли они проторчали здесь все это время, они должны были позаботиться о транспорте заранее.
Он просидел в комнате минут сорок, решая, что именно он скажет Мадхузре. Он предложит ей, что останется в отеле, так чтобы видеть ее каждый раз, когда она будет возвращаться в город. Это же не слишком сильно смутит ее, правда?
Чем больше он об этом думал, тем больше нервничал. Но не было смысла репетировать предстоящую встречу, сочиняя в голове сценарий для них обоих. Он спустится вниз и встретит ее, посмотрит, как она отреагирует, а потом будет действовать по обстановке.
Бар выходил в затененный дворик и все посетители расположились там, ловя послеобеденный бриз. Прабир заказал какую-то густую фруктовую смесь, чей состав не поддавался переводу, и, хотя бармен и утверждал, что в ней нет алкоголя, его утверждение основывалось на сомнительном предположении, что вся эта каша не начнет бродить прямо у него в руках, как перезревший манго. Прабир сделал глоток и изменил свое мнение — концентрация сахара была достаточной, чтобы убить любые микроорганизмы за счет чистого осмоса. Он собрал свою решимость и вышел во дворик.
Внимательно осмотрев столики, он понял, что Мадхузре нет ни за одним из них. Во дворике было всего человек тридцать и ему понадобилось немного времени, чтобы убедиться, что Мадхузре нет среди них.
Кто-то протянул ему руку.
— Мартин Лау, университет Мельбурна.
Прабир обернулся. Лау оказался мужчиной средних лет, с явным загаром — что неудивительно, если он провел последние три недели на море. За этим же столиком сидели еще двое, полностью поглощенные какой-то распечаткой. Он рассеянно пожал Лау руку и представился.
— Вы кого-то ищете? — дружелюбно спросил Лау.
Прабир заколебался — он не мог раскрыть свои планы кому-то из коллег Мадхузре, не поговорив перед этим с ней.
— Есть ли целая экспедиция, которая остановились здесь? В этом отеле?
— Экспедиция! Я думаю вам лучше присесть.
Прабир подчинился.
— Вы имеете в виду биологов, не так ли? — сказал Лау. — Я думаю, вы упустили их — они отбыли пару недель назад. Они взяли корабль и отправились на юг.
— Но я думал, они уже вернулись, — Прабир был обескуражен и сбит с толку. В Дарвине он проспал девять часов и проснулся вечером, чувствуя себя почти нормально, но сейчас десинхрония все-таки догнала его. — Мне показалось, вы сказали, что …
— Вы подумали, что я один из них? Боже, нет!
Сидящий напротив пожилой человек оторвался от работы и взглянул на них.
— Хант, это Прабир Суреш, — сказал Лау. — По какой-то непонятной причине он пытается догнать биологов. Хантер Дж. Коул, Джоржтаунский университет. А это Майк Карпентер, наш постдокторант.
Прабир наклонился над столом и пожал обеим руки. Портье не ошибся: в баре было полно иностранных ученых. Но, если биологи не возвращались, то кто же все эти люди?
— Вы здесь, чтобы наблюдать эффлоресценцию? — На лице у Коула застыла неподвижная, скромная улыбка, как будто из своего богатого опыта он знал, что это только вопрос времени, пока он скажет что-то необычайно умное и уже снисходительно принимал ожидаемое восхищение Прабира.
— Я полагаю, что да. Но я раньше не слышал, чтобы это так называли.
— Моя собственная терминология, — пренебрежительно подняв руку, признался Коул. — Мой труд «Таксономия эукатастрофы» прочитали немногие. А из тех, кто прочитал — немногие поняли.
Прабир запутался еще больше. Название прозвучало так, будто он должен был бы его понять — вроде что-то, связанное с аутэкологией — но фактический смысл полностью ускользал от него.
— Какую бы терминологию мы не решили бы развернуть, — искренне ответил Лау, — то, что мы здесь наблюдаем — это классическое проявление архетипа Трикстера, с ликованием получающего удовольствие от того, что разрушает узкие рамки эволюционного редукционизма. После того, как местная мифология занимала выжидательную позицию более двухсот лет, она стала, наконец, идеальным средством для подрыва уоллесовских предположений. Это идеально сочетается с моей всеобъемлющей моделью природы, как «непокорной женщины»: разорительно плодовитой, изобильно вредной и разрушительной.
Коул довольно улыбнулся.
— Это интересная система взглядов, но мне она кажется весьма проблематичной. Единственное надежное предположение, которое мы можем сделать в настоящий момент, это то, что мы вторгаемся в зону суспенсивности, где нормальная логика и причинно-следственные связи пребывают в неопределенности. Материализовать разрушительный импульс, значит предположить, что каждая теологическая траектория включает в себя агента, что в конечном итоге приводит к неправильному пониманию динамики ошибочности.
Прабир испытал острое чувство дежа-вю: подобного рода споры происходили у Амиты с Китом о всяких неологизмах Биг Дамба и тезаурусно-управляемого хвастовства. Это было похоже на то, как будто две плохо написанные компьютерные программы пытались убедить друг друга, что они разумны. Он с надеждой глянул на студента Коула, Карпентера — несомненно, его поколение вернуло себе некий спокойный интерес к реальности, пусть даже только ради бунта против полувековой бессодержательный тарабарщины.
