Мать придавленная свалившимся на нее горем, сидела рядом с отсутствующим взглядом. Шатиман и ее не баловал вниманием, оставив ее наедине со своими проблемами. И раньше, будучи никем, кто она теперь? При жизни мужа у нее был хоть какой-то общественный статус и опора в жизни. Что ждет ее впереди, какое будущее уготовила ей судьба, как всегда безжалостно и без спроса распорядившись по своему усмотрению ее жизнью? Сухие глаза невидяще уставились в одну точку и застыли. Нужно быть сильной, чтобы поставить на ноги сына и двоих дочурок. Сын держится молодцом. Хоть и вырос не таким как отец, однако силен. Видна княжеская порода. Поднимется еще. Только бы не сгубили на взлете. А дочурки… Вот они солнышки рядышком. Еще не наплакались. Старшей, что на красавицу-бабушку похожа, тринадцать годков. Младшая в отца пошла. Ей только одиннадцать. Что с ними будет? Где теперь все те, что чуть ли не колыбели сватов засылали? Вот они, покойного на все лады хвалят. Их можно понять. Но как же девочек пристроить? Хотя… Неважно, что судьба имущества под сомнением. Есть у нас то, что не отнять. Княжеская кровь всегда в цене. Как много тех, кто жаждет влить в свой род древнюю и такую драгоценную кровь ассонских владык и исправить свои смешные родословные. Только бы пережить эти ближайшие, самые трудные времена. Ее чадам тоже надо быть сильными. Мать повернула голову к детям и посмотрела на них.
В столовом помещении отдаленного сторожевого поста, расположенного на окраине Миллета, в полной тишине сидели девять человек. Беседа прервалась и мужчины, удобнее устроившись в глубоких кожаных креслах, погрузились в свои мысли.
Миллетцы осмысливали услышанное от Атаджока. Помимо Тебеда на встрече присутствовали Агач, Каиш, Койчу и Кемур.
Предыстория разгрома Таузера потрясла слушателей. Шатиман, не имея поддержки в Таузере, приблизил к себе пришлых людей. В большинстве своем это были ассоны, давно покинувшие родину и долгое время пропадавшие на чужбине. В попытках спасти расползающееся хозяйство он призвал на место своей правой руки одного из таких скитальцев, некоего Гир-Гира, настолько давно покинувшего отчизну, что его мало кто помнил. Этот ассон удачно женился на ксаурке из Оксама, после чего его дела пошли в гору. Вскоре ему удалось стать довольно влиятельным чиновником при ксаурском дворе.
Однако, по слухам, к старости его положение пошатнулось. Поэтому когда теплое местечко стало уползать к приближенному к стопам царя молодому сопернику, предложение Шатимана оказалось как нельзя более кстати.
Улыбчивый и красноречивый новый управитель начал с того, что объездил весь Восточный Таузер, встречаясь с населением. Искреннее негодование в адрес мздоимства и хамства дворовой челяди и сетования по поводу унизительных, на его взгляд условий жизни соплеменников перемежались заверениями в том, что его усилиями будет наведен порядок. Народ настолько проникся симпатиями к Гир-Гиру, что даже последовавшие заявления о полном невежестве соплеменников в управлении и всеобщей лености были благосклонно приняты обществом. Все отнесли эти обвинения ко двору. Так началось внедрение во власть чуждых Таузеру людей. Ко времени вторжения Ксаура в окружении Шатимана осталось всего два ассона из Таузера. Все теплые еста заняли возвратившиеся из Оксама эмигранты, и даже ксауры.
При этом, до самой войны Гир-Гир продолжал пользоваться популярностью. Даже напряженная обстановка на границе не смогла этому помешать. Отрезвление, как всегда, наступило слишком поздно.
Тебед с товарищами продолжали молчать. Одно дело — сухие донесения верных людей. Совершенно по иному воспринимались известные всем события из уст человека, для которого эта бесконечная череда предательств стала личной трагедией.
Последовавшие за этим описание сражений, спешного бегства населения, и даже эпизоды с предательством Шатимана не произвели такого удручающего впечатления, как картины медленного разложения Таузерской верхушки.
— Тридцать тысяч человек… — пробормотал Атаджок, нарушив затянувшееся молчание. Он даже не заметил, что произнес это вслух.
— Тридцать четыре тысячи семьсот двадцать человек. — машинально уточнил Тебед, тоже, судя по всему блуждающий в своих мыслях.
— Сегодня второй день. Все размещены, накормлены, одеты. — Кемур по своему понял реплику бывшего кузнеца.
— Что дальше делать будем? — встрепенулся Атаджок, отгоняя внезапно навалившуюся сонливость.
— Надо строить новые бараки, с продовольствием решать… — принялся было перечислять Кумур.
— Не это имелось ввиду, — прервал бодрую речь друга Тебед, после того как посмотрел на Атаджока и получил в ответ утвердительный кивок. — Слишком разными стали ассоны за последние почти два десятка лет. Даже между родственниками пролегла огромная пропасть, которую нелегко преодолеть.
— Это не так! Мы единый народ… — начал было возражать один из зукхурцев, однако замолк, когда Атаджок устало отмахнулся рукой.
— Увы! Все верно Ериш! Настолько верно, что долго оставаться здесь опасно. — Пока все подавлены войной и бегством. Да и просто устали с дороги. Но, в такой скученности скоро начнутся недоразумения, разногласия по самым мелочным делам.
— Все равно, пока наша ближайшая задача накормить людей. А дальше видно будет! — гнул свое Кемур.
— И это так, — согласился полководец.
— Проблема в рабах, — наконец подключился к разговору медлительный Койчу.
— Невозможно заставить владельцев освободить зависимых людей, — встрепенулся Кулчу из Трикулана, прибывший с Атаджоком. У него у самого было около полутора десятка холопов. — Особенно сейчас, когда это почти единственное имущество, что у них осталось.
При слове «имущество» едва заметная гримаса отвращения промелькнула на лицах миллетцев, что не ускользнуло от внимательного взгляда Атаджока.
— Даже если все подневольные люди будут освобождены, — Тебед приложил все усилия, чтобы не сделать ударения на слове «люди» — Миллет не для них. Вы же знаете, что мы не принимаем бывших рабов.
— Но у вас есть несколько десятков холопских детей. — возразил Кулчу.
— Их родители холопы. К тому же с раннего детства они оторваны от родственников. — уточнил Каиш.
— Какая разница — они родились несвободными. — поддержал Кулчу Ериш.
— Разница есть. Новорожденные свободны. Это потом из них вырастят господ и рабов, праведников и подонков, целителей и палачей, созидателей и разрушителей. Поколение, познавшее неволю, может выпестовать только рабов. Именно поэтому мы режем корни этим детям. — в голосе Тебеда послышались стальные нотки.
