успеваю их рассмотреть и еще более распаляюсь. Началось. Как же тяжело все это перетерпеть. Ни один человек, не страдающий этим, не поймет меня и мое поведение, кажущееся странным. Я и сам не стремлюсь ничего объяснить. Мне уже все равно, как это могут понять со стороны и что могут обо мне подумать. Мне лишь бы с ума окончательно не сойти, лишь бы продержаться еще один день, не перейти незримую границу… Когда такое происходит ежедневно, становится все равно на окружающих. Какое взаимопонимание, какая дружба, какое общение? Картинки сменяют друг друга с такой скоростью, словно бы кто-то большим пальцем подхватил краешек книги и запустил счет страниц. Невозможно разглядеть ни одну из них, но я уверен – там ничего хорошего. Однажды, уже давно, я попытался все же рассмотреть их, и то, что я увидел, долго снилось мне, когда удавалось заснуть.
Мои движения очень медленные. Я ощущаю себя жидкостью, с трудом поддерживая твердое состояние. Что-то крупное и мерцающее нависает надо мной, как утес над океаном, норовящий отвалиться от скалы, сорваться в воду. Я добираюсь до туалета лишь через некоторое время. Бурый от грязи и старости кафель, стены в серых влажных потеках и плесени, паутина чуть колышется. Могильно тихо и пахло бы как в склепе, если бы не моча. Я пересекаю помещение и приоткрываю окно.
Свежий воздух.
Дыхание у меня прерывается, как в судорогах, но это тут же проходит. Просто слишком глубоко вдохнул. Я начинаю растирать лицо руками, чтобы расслабить напрягшиеся мышцы лица и помассировать уставшие от бессонницы глаза. Затем я иду умываться. Вода паршивая, пахнет мертвыми микробами и хлоркой, но мне в таком состоянии сгодится любая. Закручивая кран трясущейся рукой, я решаю, что это отличная идея – не вешать зеркал в мужском туалете. Я не знаю, что бы со мной было, узри я в тот миг свое отражение. Еще одна причина того, что меня не принимает общество, помимо больной психики, – мое уродство. Я склонен утрировать, склонен к паранойе, к шизофрении, к чему я только ни склонен. Но о своей внешности я крепкого и непоколебимого мнения.
Конечно же, посещает обманчивое ощущение, будто стало легче. Я начинаю долго и тщательно мыть руки. Это длится минут пять. Каждые тридцать секунд я говорю себе, что хватит, всё, пора прекратить, они уже чистые, послушай, ведь они уже скрипят, ты сам знаешь, что они уже чистые, но кто-то другой, из угла, протягивая ко мне склизкие щупальца, шепчет навязчиво и сладко, что мои ладони испачканы: жизнью, грязью, потом, воздухом, мной; и просит меня не останавливаться, не поддаваться рассудку. Как-то раз я простоял так около пятнадцати минут. Но со временем я научился контролировать эту навязчивую идею о чистоте своих рук. Усилием воли я закрыл кран и несколько раз стряхнул с пальцев белесую воду.
Когда руки подсохли, я покурил у окна. Я на каждой паре выхожу, когда нестерпимо поплохеет. Сделать что-нибудь, чтобы приглушить хаос в голове, покурить и вернуться. Вернуться, чтобы досидеть оставшуюся половину пары, заламывая пальцы и то и дело кашляя, когда меня снова начнут рассматривать наглыми глазами, как некий редкий экземпляр, все эти люди, которые для меня не существуют. Есть лишь их тени, их очертания в сплошном месиве перед моими недосыпающими глазами. Иногда эти очертания разговаривают, но естественно, они обращаются не ко мне. Ничего, я привык. Общество ни в какую не хочет устанавливать со мной контакт. Потому что я никогда не пойду на этот контакт. Они это чувствуют, как стайка животных. Я не хочу себя (или их) травмировать, усложнять свою и без того тяжелую жизнь общением и отношениями с людьми. Ни мне, ни им этого не нужно.
Я возвращаюсь в аудиторию. На меня не смотрит никто. Кажется, что никто. Они стараются не смотреть, это их смущает. Но, усаживаясь, я замечаю на себе чей-то быстрый жадный взгляд и отворачиваюсь. Не от смущения. Надоело все это видеть. День за днем. Я вдруг понимаю, что моим сознанием начинают овладевать тяжелые жестокие образы, задевающие кого-то из окружающих. То одного, то другого. Это один из симптомов. Бывает, что невольно я рассматриваю людей исподлобья и прокручиваю в голове пугающие сцены с их участием. Началось и в этот раз. Это отвратительно, это жестоко, я ощущаю себя мясником, садистом, монстром, способным совершить все то, что мне представляется, но в то же время это… но это мне… нравится? НЕТ!
Чтобы отвлечься, я стал копаться в рюкзаке, по пять раз перекладывая его с места на место, но вскоре понял, что даже это действие использую для того, чтобы исподтишка понаблюдать за кем-нибудь. Ухватить образ чьей-нибудь фигуры или лица, и тут же бросить его своему воображению, как кость швыряют изголодавшемуся зверю.
Я ничего не мог с этим поделать. Издержки болезни. Это занятие, кстати, порой доставляет удовольствие точно так же, как может его доставить просмотр качественного фильма ужасов. Оно происходит в моей голове без моего участия и начинается внезапно, опять же без какой-либо предпосылки. Просто начинается, и все.
Я не жестокий человек. Может, я и кажусь таким со стороны (многим), но сам я себя таким не считаю. Однако воображение у меня развито изумительно, даже слишком. И с помощью своей больной фантазии я многое могу представить. Временами это даже увлекает и отвлекает от постоянного ощущения ущербности и болезненности, шаткости, слабости, неустойчивости. Я начинаю чувствовать власть, я могу управлять людьми, избивать их, уродовать их тела, убивать их… Они полностью в моем подчинении, а я не знаю никакой пощады. Я становлюсь собой.
Я позволил червоточине разрастись в саднящей голове до размеров черной дыры, и в жутких картинках перед глазами прошла оставшаяся часть пары. Все это время я наблюдал за линиями на своих ладонях или пытался рисовать в тетрадке, чтобы хоть как-то выместить кошмар, творящийся у меня в мозгах, на бумагу.
Едва преподаватель отпустил нас, я накинул куртку и рюкзак, спрятался в капюшон и медленно пошел к выходу, еле переставляя ноги. Со стороны это было похоже на праздное шатание, но если присмотреться к выражению моего лица, сразу становится ясно, что такая походка у меня далеко не от скуки. Студенты, как всегда, спешили покинуть аудиторию, но меня пропускали, обходили, уступали. Чуяли они нутром что-то негативное во мне, чего лучше не касаться, с чем лучше не иметь дело. Даже не негатив они ощущали, он как последствие, а сама причина – это нарушение во мне, трещина в моей психике. Трещина размером с каньон. Как
