Шел и поток враждебных писем, как правило анонимных, их было меньше, но они дышали страстностью, как и корреспонденция почитателей Джонни. Один нацарапал карандашом на желтом бланке, что Джонни антихрист и хорошо бы ему покончить с собой. Четверо или пятеро интересовались, какое испытываешь чувство, убив собственную мать. Очень многие обвиняли его в надувательстве. Один умник написал: «Предвидение, телепатия – чушь собачья! Дерьмо ты, а не экстрасенс!»
А кроме того, ему присылали вещи. Это было хуже всего.
Каждый день по дороге с работы домой Герберт заходил на почту и забирал бандероли, которые из-за своих габаритов не могли поместиться в почтовом ящике. Сопроводительные записки были в основном одинаковые – исступленный крик: Скажите мне, скажите мне, скажите мне!
Это шарф моего брата, пропавшего без вести во время рыбной ловли на Аллагаше в 1969 году. Я уверена, что он еще жив. Скажите мне, где он.
Это губная помада с туалетного столика моей жены. Мне кажется, у нее с кем-то роман, но я не уверен. Скажите мне, справедливы ли мои подозрения.
Это браслет с именем моего сына. Он перестал приходить домой после школы, пропадает где-то до позднего вечера, я просто с ума схожу. Скажите мне, чем он занимается.
Женщина из Северной Каролины – откуда только она узнала о нем, ведь августовская пресс-конференция на всю страну не транслировалась – прислала обожженный кусок дерева. Ее дом сгорел, писала она, в огне погибли муж и двое из пятерых детей. Пожарная служба города Шарлотт заявила, что всему виной неисправная электропроводка, но она с такой версией не согласна. Дом наверняка подожгли. Она хотела, чтобы Джонни потрогал почерневший кусок дерева и определил, кто совершил поджог, и пусть это чудовище остаток своей жизни гниет в тюрьме.
Джонни не ответил ни на одно письмо и вернул все предметы (даже обуглившийся кусок дерева) за свой счет без каких-либо объяснений. Но он-таки потрогал некоторые. Большинство из них, в том числе обуглившийся кусок стенной панели, присланный убитой горем женщиной из Шарлотт, абсолютно ничего ему не говорили. Но иногда контакт порождал тревожные образы вроде тех, от которых просыпаешься ночью. Чаще всего было почти не за что зацепиться: картина появлялась и тут же исчезала, оставив лишь смутное ощущение. Но один раз…
Женщина прислала ему шарф в надежде выяснить, что случилось с ее братом. Шарф был белый, вязаный, ничем не отличающийся от миллиона других. Но стоило ему взять его в руки, как отцовский дом внезапно куда-то исчез, а звук телевизора в соседней комнате стал нарастать и убывать, нарастать и убывать, пока не превратился в монотонный гул летних насекомых и далекие всплески воды.
В нос ударили лесные запахи. Сквозь кроны высоченных старых деревьев пробивались зеленоватые солнечные лучи. Он шел уже три часа, почва под ногами стала вязкой, хлюпающей, почти болотистой. Он был напуган, здорово напуган, но старался не поддаваться страху. Если потеряешься в безлюдных северных краях и запаникуешь, можно заказывать надгробную плиту. Он продолжал двигаться на юг. Прошло два дня, как он расстался со Стивом, Рокки и Логаном. Они раскинули палатки около…
(название не приходило, оно было в «мертвой зоне»)
какой-то ручей, ловля форели, сам виноват: не надо было так напиваться.
Он видел свой рюкзак, прислоненный к стволу старого, покрытого мхом упавшего дерева, белые омертвевшие сучья, подобно костям, проглядывали тут и там сквозь зелень, да, он видел свой рюкзак, но не мог до него дотянуться, потому что отошел в сторону помочиться и угодил в самую топь, его сапоги почти до верха погружались в грязную жижу, он попытался вернуться назад и найти местечко посуше, чтобы сделать свое дело, но не мог. Он не мог выбраться, потому что это была не грязь. Это было… что-то другое.
Он стоял, оглядываясь кругом в тщетной надежде ухватиться за что-нибудь, чуть ли не смеясь над своим идиотским положением: отлил водичку, нечего сказать.
Он стоял, поначалу уверенный, что это всего-навсего мелкий заболоченный участок, в худшем случае зачерпнет в сапоги – и ладно, зато будет что порассказать, когда его разыщут.
Он стоял, еще не поддаваясь панике, пока жижа не начала неумолимо подниматься выше колен. Тогда он принялся барахтаться, позабыв, что если уж угодил по дурости в болотную топь, то лучше не шевелись. Не успел он оглянуться, как погрузился до пояса, теперь жижа была уже по грудь, затягивала его словно большими коричневыми губами, затрудняла дыхание; он крикнул, потом еще и еще раз, но никто не откликался, ничего не появилось; только пушистенькая коричневая белка пробралась по мшистой коре упавшего дерева, уселась на его рюкзаке и смотрела на него блестящими черными глазками.
И вот жижа дошла до шеи, густые коричневые испарения били в нос, топь неумолимо сжимала ему грудь, и вскрики его становились все тише и судорожнее. Порхали, пищали, ссорились птицы, лучи солнечного света с прозеленью, словно патина на меди, пробивалась сквозь листву, а жижа поднялась уже выше подбородка. Один, он умрет один, он открыл рот, чтобы крикнуть в последний раз, но не смог, потому что жижа потекла в рот, просочилась тонкими струйками между зубов, протекла по языку, он уже глотал эту жижу и крикнуть не мог…
Джонни очнулся в холодном поту, его бил озноб, в руках был зажат туго свернутый шарф, дышал он учащенно и с трудом. Он бросил шарф на пол, где тот свернулся белой змеей. Больше Джонни к нему не притронулся. Отец вложил его в пакет и отослал назад.
Но наконец-то писем и бандеролей, слава богу, стало меньше. Чокнутые нашли новый объект для публичного и тайного поклонения. Газетчики не просили больше дать интервью, отчасти потому, что номер телефона был изменен и не значился в справочнике, отчасти потому, что все это уже стало историей.
Роджер Дюссо напечатал длинную и злую статью в своей газете, где он был редактором отдела очерков. Он объявил случившееся жестоким и безвкусным розыгрышем. Дескать, Джонни наверняка изучил прошлое некоторых репортеров, которые могли прийти на пресс-конференцию, – так, на всякий случай. Да, признал он, прозвище его сестры Анны было Терри. Она умерла сравнительно молодой, и, возможно, амфетамины сыграли тут не последнюю роль. Но эта информация была доступна любому, кто только хотел копнуть. В статье все выглядело вполне логично. Правда, в ней не объяснялось, как Джонни, не выходя из больницы, мог получить эту «доступную информацию», однако на это обстоятельство большинство читателей, похоже, не обратили внимания. Джонни все это было безразлично. Инцидент исчерпан, и он не имел никакого желания создавать новые. Стоит ли писать женщине, приславшей шарф, что ее брат утонул, истошно крича, в болотной жиже, так как пошел помочиться куда не следовало? Разве это успокоило бы ее или облегчило ей жизнь?
