Может, он хотел этот день отдалить? Когда-нибудь… Когда мальчик научится жить в двух (может, не в двух, а больше?) мирах, как в единой и неразделимой вселенной?
Не знаю.
Но теперь я не мог задать Игорю тот вопрос, с которым пришел. Нужно было заново обдумать все произошедшее, понять, как вписывается в картину и вписывается ли вообще то обстоятельство, что Игорь умеет делать то, чего его отец не умел.
Когда печень Алика оказывалась на соседней ветви Многомирия, а ему доставалась на время печень другого Алика, он все-таки оставался самим собой, личность оставалась той же личностью, правда, с некоторыми психологическими отклонениями, связанными с тем, что он иногда видел, слышал или ощущал происходившее в другой реальности. А если Игорь… Что-то здесь не так, или я чего-то решительно не понял в его рассказе. Если Игорь способен перемещаться на другую ветвь Многомирия, значит, на нашей появляется мальчик из соседнего мира – другой человек, другая память, другая внешность, в конце концов, ведь у того Игоря может быть, например, синяк от вчерашней драки, а наш Игорь не дрался.
Если происходит перемещение… Как? Обмен телами – как у Алика менялись печень или легкие? В одежде нашего Игоря вдруг оказывается он же, но другой? Или обмен происходит вместе с одеждой? Чушь, этого, конечно, произойти не может. Почему? Что я вообще знаю о таких склейках?
– Наверно, – сказал я, – там очень интересно? Я имею в виду в другом мире…
Игорь посмотрел на меня с сожалением.
– Нет, – сказал он. – Какая разница? Только путаешься…
Ну да. Там он ходит в «Бегин», здесь – в «Леви Эшколь». Там у него одни друзья, здесь – другие.
– Там, – сказал я, – ты со Шмуликом дружишь, а здесь вы всегда ссоритесь.
– Нет, – сказал он, подумав, – там мы тоже ссоримся.
– Послушай, – решился я все-таки задать наводящий вопрос. – Это случается… неожиданно, да? Вот сейчас мы с тобой разговариваем, и вдруг вместо тебя передо мной… тоже ты, но уже другой, оттуда… Или ты сидишь с мамой или бабушкой, и вдруг…
– Нет, – покачал головой Игорь. – Так не бывает.
– А как?
– Ну… Если я не хочу… Ну, мы в футбол играем. Или с мамой уроки делаем… Или бабушка мне яичницу приготовила… В общем, если я не хочу. Я говорю: не надо. И все.
– Не надо, и все, – повторил я.
Так просто? То, что у Алика происходило спонтанно и чем он совершенно не мог управлять, Игорь делал по собственному желанию?
– Ты можешь сам, когда захочешь…
– Нет, – с сожалением сказал Игорь. – Когда захочу – нет. А когда случается… Могу не захотеть.
– Понятно, – сказал я, хотя многого, конечно, не понял, но с ужасом подумал, что если вчера все произошло так, как я сейчас себе представил… Не дай бог, если Игорь догадается о том, что сделал. Через десять или двадцать лет, когда воспоминания об отце останутся лишь светом давно погасшей свечи, тогда, может быть. Хотя и тогда – трудно сказать, как может подействовать это знание на человека восприимчивого, с тонкой психической организацией…
– Ты не боишься, когда это случается?
Почему я задал этот вопрос?
– Нет, – покачал головой Игорь и посмотрел на меня со странным выражением. – А ты?
Я растерялся. Я? Почему я? Я – человек своего мира, как миллиарды прочих людей. Мне никогда не доводилось даже мимолетного взгляда бросить на что-нибудь, происходившее в иной ветви. Впрочем, я не стал бы – если бы разговаривал сейчас с Аликом – утверждать это категорически. Время от времени мы обсуждали, конечно, и такие возможности: каждый человек, в том числе не имеющий ни малейшего представления ни о ветвящемся мироздании, ни даже о том, что во Вселенной, кроме Луны и Солнца, существуют еще великие множества миров, каждый в какие-то моменты жизни соприкасается с иной реальностью: это может быть книга, появившаяся на полке, хотя вы точно знаете, что ее туда не ставили, это может быть блокнот, вчера лежавший на тумбочке у кровати, а утром бесследно исчезнувший, это может быть старый знакомый, чье лицо мелькнуло в толпе – вы знаете, что его нет в живых, вы точно это знаете, потому что сами были на похоронах, но сейчас в толпе увидели именно его, в этом у вас не возникает никаких сомнений; а сколько раз в вашей жизни случалось то, что называют дежа-вю, вам кажется, что вы здесь уже были, вы это уже видели и можете сказать, что находится за той перегородкой, хотя так же точно знаете, что никогда на самом деле там не были, вы идете и смотрите, и все оказывается именно так, как подсказала вам фантазия… или все-таки память?
Об этих спонтанных склейках реальностей мы с Аликом говорили много, не представляя, что можно извлечь из разрозненных, мелких, мало что значащих событий для создания теории Многомирия, разветвленного мироздания, в котором мы жили, живем и всегда будем жить, даже если…
Даже если смерть придет за нашим постаревшим телом. Или застанет нас в молодости и расцвете сил.
Даже если.
«Мы существуем в огромном количестве реальностей, – говорил Алик, – которых становится больше с каждой микросекундой, и, когда кто-то из нас, из меня, из Александра Гринберга, умирает в одной вселенной, на одной ветви, остаются жить другие, такие же, как я, а потом умирает следующий, но что такое два-три меня для всех моих копий, они живут, многие из них только рождаются, а огромное число еще не родилось, потому что время в каждой ветви течет по-своему, то быстрее, то медленнее, чем у нас, и если где-то мы уже умерли, то где-то еще не родились, и значит, если все сложить, всех нас, тех, кто в разных мирах зовется Александром Гринбергом, это будет такая длинная цепочка, может, бесконечная во времени, и, значит, моя жизнь, и твоя, и Иркина, и все наши жизни – они бесконечны, смерти на самом деле нет, понимаешь, смерти нет и не нужно ее бояться»…
Так говорил Алик, а я пытался возражать: какое мне, мол, дело до моих еще живущих или еще не рожденных копий, если я, тот, каким себя здесь и сейчас воспринимаю, умру, перестану быть, сознание мое угаснет, а ведь это главное, это определяет меня, как личность: мое сознание, моя память, мои нынешние и прошлые ощущения, и если где-то на другой ветви в то же время или раньше, или, может, позже живет или будет жить некто, чье сознание полностью повторяет мое с небольшими, возможно, вариантами, связанными с конкретными особенностями того, не нашего, мира, то мне-то здешнему какая в том польза, какая радость?
«Ты не понимаешь, – говорил Алик, – все эти миллиарды, сотни миллиардов, триллионы Матвеев, которых ты с собой не отождествляешь, это на самом деле и есть ты, не разные варианты тебя, а ты лично, ты во множестве своих измерений, каждый человек живет не в одном-единственном мире, в котором себя ощущает, но во всех мирах сразу, в одной книге – кажется, у Джеймса Дойча, но могу ошибиться – я читал, что человек представляет собой не индивидуум (так было бы в одной-единственной Вселенной), а мультивидуум, единое многомерное существо, и на самом деле каждый из нас, конечно, содержит в себе всех, кто живет, жил или будет жить в других ветвях, мы чувствуем друг друга, хотя не осознаем этого, мы советуемся друг с другом, хотя это происходит в подсознании, мы помогаем друг другу, хотя часто думаем, что принимаем решения сами и помощь приходит по воле случая или провидения, мы живем друг для друга и друг за другом, и если угасает сознание одного, моя личность растворяется в сознаниях всех, тогда и может возникнуть то, что называют дежа-вю, а это всего лишь напоминание нам о себе самих»…
