Сейчас Ильхану кажется, что он попал в рай. Впервые за несколько лет у него есть где жить. Никто его не обманывает, не гонит взашей. Главное же – скоро, скоро будет у Ильхана собственный дом. Вот – три венца уже для него положили, вот пахнет деревом осыпанное стружкой крыльцо, вот стоят свеженькие рамы для окон. И одновременно прохватывает Ильхана тревога: как это так – за дом ничего не придется платить? Ильхан знает, что в жизни так не бывает. Рано или поздно, она обязательно предъявляет свой счет. Он, конечно, хочет верить отцу Серафиму: дескать, ни о чем не беспокойся, Ильхан, просто работай. И тем не менее проходит по лицу его быстрая тень – вдруг это лишь сон, который развеется без следа? Вдруг жизнь в очередной раз обманет? А работать Ильхан готов – и по десять часов, и по двенадцать, и по четырнадцать. Дай ему волю – он бы со стройки не уходил.
Разговор у нас, естественно, вертится вокруг утреннего происшествия. Бытовую версию случившегося коротко излагает Евграф. Заключается она в том, что – а хрен его знает, не было у нас никогда саранчи, откуда только взялась.
Евграф знает, о чем говорит. Он из местных – и родился в райцентре, и прожил там сорок семь лет. И если три года назад перебрался к отцу Серафиму в Китеж, то лишь потому, что жизнь в родном городе достала его – хуже нельзя. Сам он объясняет причины переселения так:
– Ну их всех к черту, паскудников, противно смотреть…
Насколько можно судить, противно ему стало не от хором, которые с наглым высокомерием воздвигла себе местная власть, и даже не от очевидного произвола, который она позволяла себе творить, а скорей от того муторного копошения, в которое превратилась местная жизнь.
– Ведь никому верить стало нельзя: шустрят и шустрят. С ума посходили все, очумели. Смотрит тебе в глаза – врет, за копейку продаст.
В общем, плюнул Евграф и ушел.
– Если нравится им – пусть живут, как хотят…
Научную версию катаклизма в свою очередь излагает Георгий. Он считает, что все дело тут в антропогенном давлении на природу. Генофонд ее расшатан уже настолько, что разваливается по частям: происходят вот такие локальные биологические извержения. Вчера это был СПИД, сегодня это нашествие саранчи, завтра будет еще что-нибудь, чего мы пока не можем предвидеть. В конце концов накроет такой волной, от которой невозможно будет спастись никому.
– Нам, товарищи, следует пересмотреть всю нашу жизнь, – назидательно говорит он. – Мы, товарищи, это же очевидно, живем как-то не так!..
Гоша горячится и размахивает руками. Он пока еще пребывает в том юношеском задоре, когда кажется, что чем громче и дольше глагольствуешь, тем убедительней говоришь. Это наш «мыслящий тростник», как классифицировал человека Паскаль. Или «мыслящий сельдерей», как он классифицирует себя сам. Пару лет назад Гоша пробовал поступить на философский факультет Московского университета, почему-то не поступил, что-то у него там не сошлось, и вот, чтобы не загреметь в армию, которую он, в свою очередь, классифицирует как «духовную смерть», решил уехать в провинцию. В Китеж он притаранил целый рюкзак всякой научной литературы, как-то: «Столкновение цивилизаций», «Русская апофатика», «Хаос и порядок в развитии социальных систем»… Более того, он почитывает ее до сих пор – как бы ни устал, как бы физически не вымотался за день.
Я ему немного завидую.
Я когда-то и сам был таким.
А метафизическую версию происшествия высказывает Ильхан. Он вдруг открывает глаза и робким голосом говорит, что это, наверное, наказание за грехи.
– Бог все видит, – тут Ильхан молитвенно поднимает ладони. – И если он замечает, что человек отклоняется от праведного пути, то дает ему грозный знак…
Неожиданно скрипят доски под чугунным туловом Мерника.
– И напала саранча на всю землю Египетскую, – глухим голосом говорит он, – и легла по всей стране Египетской в великом множестве: прежде не бывало такой саранчи… И поела всю траву земную и все плоды древесные, и не осталось никакой зелени во всей земле Египетской… И тогда вышел Моисей и помолился Господу. И воздвигнул Господь западный сильный ветер, и он понес саранчу и бросил ее в Чермное море: не осталось ни одной саранчи во всей стране Египетской…
Мы все аж вздрагиваем. Мерник говорит очень редко, но если уж говорит, то непременно такое, от чего мороз по коже идет. Или как будто в сердце втыкают зазубренный шип. Мерник вообще загадочный человек. Откуда он взялся, что представлял собой в прошлой жизни, никому неизвестно. Однажды, как мне рассказывали, проснулись, а он – сидит на бревне, скучно поглядывает по сторонам. Что, правда, уже само по себе – свидетельствует. Ведь в Китеж, не знаю чем это вызвано, просто так не попасть. Казалось бы, и дорога сюда проселочная ведет, и от райцентра находимся мы сравнительно недалеко. А все равно – точно другая вселенная. Если поедет или пойдет по этой дороге чужой человек, то выйдет в итоге не в Китеж, а, например, в Гнилые Дубки, или, например, в поселок Васильчиково, совершенно заброшенный, или вообще – в соседнюю область, в Моранск. Проверено много раз. Не помогают ни Джи-Пи-Эс, ни ГЛОНАСС. Какое-то искривление пространственно-временного континуума. И потому критерий натурализации у нас очень простой: если уж человек пришел в Китеж самостоятельно, если уж сумел преодолеть невидимое ограждение колдовства, значит, он имеет полное право здесь жить. Вот как пришел в Китеж Ильхан с женой и двумя детьми или как пришли сюда мы с майором и Ветой.
Что ж, Мерник так Мерник.
Как говорит отец Серафим, каждый человек – это прежде всего человек.
И, между прочим, Китеж преобразует и не таких людей.
Вон Евграф, покряхтев виновато и отвернувшись от остальных, извлекает сигареты из нагрудного карманчика комбинезона, однако, сделав пару затяжек и выдохнув изо рта белый пахучий дым, вдруг сморщивается всем лицом, бросает окурок и яростно затаптывает его носком сапога.
– Черт-те что выпускают, а не табак!..
Дело, разумеется, не в табаке. Просто Китеж напрочь не принимает некоторых вещей. Майор как-то пожаловался мне, что месяца два уже совершенно не может пить водку. Откупоришь ее, порежешь огурчики, помидорчики, нальешь, возьмешь в руки стакан, все путем, и вдруг чувствуешь, ёк-поперёк, что там не водка, а керосин. Аж передергивает всего. Не поверишь, ёк-поперёк, так с тех пор и стоит… Да что там майор! Местные, которых к приходу отца Серафима оставалось лишь семь человек и которые, по их собственным ощущениям, последние лет десять не просыхали, теперь даже смотреть на нее не хотят. И ведь не запрещает никто, и в магазине водка стоит совершенно свободно, и даже, боже ты мой, не надо за нее ничего платить – бери сколько хочешь, сколько с собой унесешь, и все равно – полный бзик. Как выразился старший Рассохин, который как раз лет десять не просыхал: Ну не идет, проклятая… Тьфу, чтоб ее не было вообще!.. Одно из удивительных свойств града Китежа. Зато проступают в человеке способности, о которых он раньше и не подозревал. Вот Вета сегодня избавила нас от нашествия саранчи. А где-то месяц назад она точно так же изгнала черную тлю, которая вдруг в неисчислимых количествах обнаружилась на посевах. Стала, как идол, в сизой дымке полей, прикрыла глаза, выставила перед собой ладони, два часа без малого простояла, только губы иногда шевелились, вышептывая что-то беззвучное. Уже к вечеру тли стало значительно меньше, а через день глянцевые гнусные россыпи исчезли с листвы совсем.
