Евгения Алексеевна впустила нас в загс, велела раздеться и ждать. Сама ушла куда-то. Мы молча стояли, не зная, что делать.
Распахнулись боковые двери, выглянула Евгения Алексеевна.
- Жених и невеста, пройдите, пожалуйста, сюда, - тихо позвала она нас.
Мы вошли в зал.
Предназначенный для обряда бракосочетания, для торжественного церемониала, для нарядной толпы родных, сватов, подружек невесты, дружков жениха, зал был пуст, мы прошли через него и остановились около покрытого скатертью стола, за которым стояла Евгения Алексеевна.
Она поздравила нас, объявила мужем и женой, мы расписались в книге и надели друг другу кольца.
Все в полной тишине.
- Еще раз от всей души поздравляю вас, - усталое, нервное лицо Евгении Алексеевны осветилось молодой улыбкой. - Живите ладно, терпимо относитесь друг к другу. Не горячитесь, берегите друг друга. Здоровья и счастья вам!
Она вышла из-за стола и вручила Наташе нивесть откуда взявшиеся гвоздики.
- Ой, спасибо, какие красивые, - восхитилась Наташа и расцеловала Евгению Алексеевну. - Приходите к нам на свадьбу. Валера, что молчишь, приглашай давай...
- Сегодня в три. Здесь недалеко, - очнулся я, назвал адрес. - Правда, приходите.
- Спасибо большое, - ответила Евгения Алексеевна. С удовольствием бы. Но сегодня никак, право, никак. Дочка моя из санатория должна звонить.
Мы вышли на улицу.
Ленивое воскресное утро. Парило. Дымка на небесах. Городской пейзаж дома улицы, поток транспорта - искажался движением теплого воздуха, казался бесплотным миражом. Пожалуй, ничего, кроме какой-то легковесной опустошенности, я не испытывал.
- Любовь моя, поздравляю тебя, - радостно обнял я Наташу за плечи. Ты теперь - моя жена. Ясно?
Неожиданно Наташа резко вывернулась из-под моей руки и быстрыми шагами ушла за угол дома.
Я бросился за ней.
Наташа стояла, уткнувшись в стену, плечи ее судорожно сотрясались от рыданий.
- Наталья, Наташенька, Натуся, - растерянно звал я ее. - Маленький мой, что с тобой?
Она повернулась от стены, схватила меня за лацканы плаща и, уткнувшись головой в мою грудь, горько, взахлеб плакала, тщетно пытаясь сдержать, подавить в себе истерику, но ничего у нее не получалось.
Я стоял растерянный, шляпа еле держалась у меня на затылке, и зачем я ее только напялил, идиот, гладил Наташу по голове, по плечам, пытался поднять ее лицо, но она отворачивалась и рыдала, рыдала, рыдала.
"Вот и поженились..." - медленно соображал я. - "Вот тебе и на... А может, просто перенервничала?.. Или жалеет?.. Вдруг не хочет?.."
Наташа разом стихла, достала носовой платок из кармана, вытерла слезы и улыбнулась.
Будто ничего и не было.
- Все, - сказала она. - Больше такого никогда не повторится. Обещаю тебе. Я ужасно люблю тебя.
"Ужасно - женское слово..." - вспомнил я почему-то слова Марины...
... - Горько!
Мы с Наташей встали со своих мест.
Наташина мама, Наташин брат Кирилл, мои старики, Марина, ее приятель Игорь, Ян Паулс - вот и все наше свадебное застолье - выжидающе смотрели на нас и, конечно, не представляли они себе, как было горько в пустом зале загса, чем-то похожем на морг, как было горько, когда рыдала Наташка у меня на груди, пряча свое лицо, как бы не желая видеть меня, сразу после того, как мы стали мужем и женой...
Бесшабашного веселья на нашей свадьбе не было, да, скорее всего, и не могло быть. Отец, как старейшина, торжественно вел застолье. Хотел, чтобы все шло как полагается, по регламенту, а получилось что-то вроде профсоюзного собрания, на котором по очереди выступали все присутствующие.
Сам отец произнес целую речь, видно, готовился заранее.
Рассказал о себе, о матери, описал мой жизненный путь, мои несбывшиеся попытки стать кинорежиссером, про мои стихи...
Мать Наташи коротко сказала - совет да любовь молодым, - встала из-за стола и низко , в пояс, неоднократно поклонилась всем по очереди...
Моя мама расплакалась, говорить ничего не смогла...
Наташин брат, Кирилл, крепко выпил, еще когда мы с Наташей из загса заезжали к ним домой, несвязно и долго говорил, как он любит сестру, как он ее защищал в школе от всех, кроме ее бывшего мужа, который очень Наташу любил...
Марина произнесла короткий тост за настоящего мужчину и крепко поцеловала меня в губы...
Ян, наконец-то, разрядил обстановку, с юмором нарисовав картинку быта нашего отраслевого издательства, передав приветы от всех, в том числе от Малики Фазыловны, которая, к сожалению, приболела, от комсомольской, партийной и профсоюзной организаций...
Во время всех этих здравиц, тостов, поздравлений я поглядывал на Наташу, она лучезарно улыбалась мне в ответ, а я все тревожился - почему все-таки она плакала сегодня утром?
Кирилл совсем опьянел. Наташина мама повезла его домой, Ян вызвался ей помочь.
Мы тоже начали собираться, оделись и вышли с Мариной и Игорем на улицу.
У подъезда Марина остановила нас.
- Нет, вы как хотите, но дело так не пойдет. Игорек, ты все понял, когда я тост за настоящего мужчину подняла?.. Молчишь?.. Он всегда молчит, когда надо. Ладно! У меня лучшая подруга замуж выходит, расстаемся мы с ней, а ты не догадываешься, что надо делать?.. Или ты пижон какой-нибудь?.. Пошарь-ка в карманах.
Игорь обаятельно улыбнулся Марине:
- Сейчас сделаем, королева.
И властным жестом остановил проезжавшее мимо такси.
Глава тридцать первая
--===Свое время===-
Глава тридцать первая
На второй этаж вела неширокая, плавно завитая в спираль белого мрамора лестница, застланная красным ковром. Ступеньки выступали малиновыми уступами и ритмично подчеркивались латунно сияющими стержнями с шариками на окончаниях. Стены лестничного марша, отделанные зеркалами, изогнуто расширяли пространство, наполняли его отраженным светом золотых электрических канделябров с белыми трубочками стекла вместо свечей и каплеобразными лампочками. Каждый наш шаг вверх происходил, как восшествие.
В зеркалах мы с Наташей предстали в полный рост пред самими собой, и я еще раз обрадованно увидел ее - мою родную, мою счастливую жену. Себя же я усмотрел взъерошенным, в мешковато сидящем черном пиджаке, съехавших на ботинки брюках, со сбившимся набок, под воротничок белой рубашки, галстуком.
Не то, что Игорь. Аккуратно стриженый, тщательно, волосок к волоску, уложенный пробор. Близко и глубоко посаженные глаза, как бы утонувшие в коротких пушистых ресницах, белозубая улыбка - он чем-то походил на человека с рекламного проспекта зубной пасты. Выражение его лица могло меняться, он становился серьезным или улыбался, но при этом всегда оставался каким-то непроницаемым, отчужденным, что даже вызывало импульсивное желание как-то растопить этот ледок, добиться его расположения.
