— Грызи, — сказал Он и засмеялся.
Он говорил и смеялся моим голосом.
— Грызи, это вкусно.
Меня подвело к стене, наклонило, и Он стал хватать зернистый текучий гранит моими зубами…»
Очень художественная литература, подумал я. Закрыл книгу и попытался прочесть название на обложке. Оно было выполнено глубоким, но бесцветным тиснением. Я долго наклонял обложку так и сяк, пока не прочел.
Книга называлась «Я червь, я Богъ». Слово «Богъ» было написано с твердым знаком. Различить имя автора оказалось и вовсе невозможно — в конце концов, я нашел его на титульном листе книги.
Автором был Лео Кристоф Саргасса…
Здесь же, на титульном листе, я обнаружил и криптолингвиста из Скандинавии. Внизу, под заглавием, значилось: «Первое полное издание на русском языке с приложением криптолингвистического исследования профессора Маасме Грюндальфссона, доктора филологии (диплом Скандинавской Академии, Осло), магистра эзотерики и чернокнижия».
Первая возникшая у меня мысль была панической: не успею прочесть! (Хотя — зачем, собственно?)
Потом я вспомнил белое лицо Колюньчика Стахова и как он шарахнулся от меня вместе с креслом. Странная книга… То ли мне ее подсунули, то ли, напротив, оставили, не углядев… А Дашка почему не шарахалась? Она что умнее прочих? Или безграмотна? Это была вторая мысль.
Третья показалась мне самой здравой: спрятать, пока не отобрали! Но для начала просмотреть хотя бы оглавление.
В книге были четыре части, озаглавленные: «Я царь», «Я рабъ», «Я червь» и «Я Богъ». Предисловия не было, а исследование профессора Грюндальфссона называлось «Опыт некритического прочтения романа Л. К. Саргассы» и начиналось на пятьсот сорок третьей странице.
Ах, не надо было мне лихорадочно листать страницы с конца, ища 543-ю! Надо было сунуть книгу под перину, нырнуть в нее самому (хотя бы и в сапогах), привалиться к Дашке и притвориться спящим!
Едва я долистал до шестисотой, как с треском распахнулась одна из створок запертой двери, а другая, расколовшись вдоль, повисла на одной только верхней петле. В комнату, загородив проем, упало что-то тяжелое и стали вваливаться, кто запинаясь, кто перепрыгивая, рослые люди в оранжевых киверах и полукафтаньях, с дубинками в левых руках и с парализаторами наизготовку.
Дашка очнулась, заверещала, скатилась на пол и, продолжая верещать, зашлепала, дура, к своему сарафану, одергивая на бегу сорочку. Будь я в постели, я бы ее придержал, и все бы обошлось, потому что опричники, не обращая на нас никакого внимания, устремились к противоположной двери — в трапезную. Но один из них в длинном прыжке налетел на Дашку и грохнулся на пол, второй запнулся за первого и тоже упал, остальные притормозили, огляделись и обнаружили меня.
— Вот он! — радостно заорал один из них знакомым голосом и указал на меня дубинкой. — Так я и знал: уже читает!
Сунув парализатор в кобуру, он подбежал ко мне, выхватил книгу и сразу отпрыгнул.
— Шестьсот первая! — сообщил он, мельком глянув на страницу, и швырнул книгу через плечо. Она шлепнулась где-то между ларями.
— О Господи, — сказал я. — Здравствуйте, Харитон Кузьмич. Что случилось? Я вас не сразу узнал.
Ибо это действительно был Харитон Петин — и узнать его было действительно трудно. У него был обширный синяк под левым глазом, правая бровь начисто отсутствовала, а вся правая щека, висок и даже кончик носа покраснели и жирно лоснились, как это бывает после сильных ожогов. Зато вместо оранжевого кивера у Харитона Петина была оранжевая треуголка, а верхний брандебур его полукафтанья был посеребрен. Ей-Богу, не хотел бы я служить в организации, в которой продвижение по службе сопровождается — или предваряется? — столь серьезными повреждениями лица!
Новоиспеченный сотский, не ответив мне, победно огляделся и сделал короткий жест. Опричники — их было человек двадцать — окружили меня плотным полукольцом и взяли на прицел. Лица их были напряжены. Они чего-то ждали от меня и боялись. Ушибленная Дашка, всхлипывая и зачем-то присев за ларем, натягивала сарафан. Я ничего не понимал. Я снова ничего не понимал…
— Да где они там, эти шпаки?.. — нервно спросил один из державших меня на прицеле и посмотрел на взломанную дверь.
— Не отвлекаться! — рявкнул Петин и тоже оглянулся. — Уже садится.
Я тоже оглянулся. В проеме мутно голубело небо, тусклое марсианское солнце играло на луковках многоглавой церквушки, словно срисованной из детской православной Библии, а рядом с нею стоял большой грузовой винтоплан с эмблемой опричных вооруженных сил СМГ. Еще один винтоплан, поменьше, заходил на посадку.
— Вы можете мне объяснить, в чем дело? — спросил я Харитона. — Я арестован? За что?
— Помолчи, — рявкнул он. — Скоро узнаешь.
— Они ведь боятся, — сказал я. — И могут нажать на спуск.
— Могут, — согласился Петин. — Вот я и говорю: помолчи.
— Даже так? — разозлился я, сел прямо и запахнул кафтан. На этом стуле, оказывается, можно было принять весьма внушительную позу. Видимо, он для того и был предназначен. — И давно мы на «ты»? — осведомился я.
— Со вчерашнего! — Петин нехорошо усмехнулся и дернул обожженной щекой.
— А-а! Так значит, это ТЫ кувыркался над Пустошью?
Петин опять усмехнулся и положил правую ладонь на рукоять шпаги. (Вообще-то по чину ему полагался тесак — видимо, чинопроизводство было настолько спешным, что тесака не нашли и всучили шпагу.)
— К офицеру Тайного Приказа, — произнес он наставительно, — надлежит обращаться на «вы», с добавлением «ваше благородие»! — Поиграл пальцами на рукояти и добавил: — Между прочим, клинок серебряный.
— Смерть вурдалакам! — понимающе кивнул я. — И много их у вас тут на Марсе?
Петин не ответил.
— Харитон Кузьмич! — нервно позвал тот, который беспокоился отсутствием шпаков. — А Харитон Кузьмич!
— Чего тебе? — оглянулся Петин.
— Кажись, он уже начинает.
Петин подозрительно уставился на меня и наполовину вытянул из ножен клинок.
— Что чувствуешь? — спросил он, глядя на меня, но обращаясь к нервному.
— Палец онемел. И уже вся рука немеет. Если что, нажать не смогу — да и толку-то! — В голосе его прорвались нотки уже не просто нервные, а панические.
— Три шага назад! — скомандовал Петин, видимо, тоже запаниковав. — Всем три шага назад!
