Атака городского гарнизона была хороша. Будто поршнем выдавило из ворот и проломов солдатскую массу. Выхлестнувшись из-за стен, она не потеряла ни одной минуты даром. Несчастные дураки сами сунули голову под топор.
Отто ухмыльнулся. Толька Баринов не разбил себе лоб об Ар-Магор. Правда, даже ему не хватило золота и платины открыть ворота столицы Империи – пришлось терять время и людей. И сейчас еще приходится… Было видно, как вытекающая из города человеческая река бурно разливается по траншеям и апрошам унганцев, окружает батареи, норовит ворваться в лагерь… Чисто муравьи.
Круши, бей! Наша берет, ребята! Раздавим еретиков, втопчем унганское отродье в кровь и дерьмо! Во имя святого Акамы не брать пленных!.. Отто не слышал ни звона клинков, ни хлопков аркебуз, ни одиночных выстрелов из бомбард на картечь. Тем более не слышал он криков, да и зачем? Звуки битв схожи между собой – кто слышал одну, тот слышал все. А вот зрелища – разные.
Он прекрасно видел с высоты, в какую ловушку лезут горожане. Сейчас его занимал только один вопрос: как скоро ловушка захлопнется? Позволит ли Толька перебить еще несколько сотен своих, чтобы завлечь в западню побольше имперских дураков и захлопнуть ее наверняка? Или не выдержит, попытается спасти истребляемых солдат? Страшное это дело, ремесло правителя и военачальника, – не жалеть часть, дабы сохранить целое. Передвигать фигурки по огромной доске и не морщиться, когда фигурка исходит криком, пытаясь запихнуть обратно в живот волочащиеся по грязи кишки. Что с того? Ведь это всего лишь фигурка.
Дьяволу проще, подумал Отто. Дьяволу нельзя верить; поверил лукавому – сам себя наказал. И никто не виноват, даже дьявол, потому что уж таково его свойство. Но у правителя и полководца часто нет иного выбора, чем хладнокровно обрекать на смерть тех, кто ему верит, кто на него надеется…
Фу, глупости! Отто потряс головой, рассмеялся. Стал смотреть, играя увеличением. Ага… две батареи уже захвачены, а основная драка переместилась в лагерь. С точки зрения имперцев бой уже выигран, они ведь не видят ни конного полка в Совиной лощине, ни посаженных на коней ландскнехтов, рысью поспешающих к месту боя и скрытых пока складками местности, ни аркебузиров…
Минут через десять ему стало ясно: пора! Нельзя больше ждать. Если Толик промедлит – конец всей блестящей тактической задумке. И он удовлетворенно хмыкнул, увидев, как зашевелилась за леском бесформенная клякса унганской кавалерии, как вытянулась и потекла она в обход леса, в обход лагеря, в обход траншей и апрошей, в обход противника, готового торжествовать победу… Кавалерийская змея текла близко от городской стены, по ней били немногие оставшиеся на стене арбалетчики, не в силах причинить ей серьезный урон, она шутя рассекла пополам пехотный резерв, несвоевременно вышедший из города, дабы ускорить победу над унганцами, – и заработали палаши.
Как, наверное, сейчас кричали сигнальные трубы горожан на стенах и башнях, как дребезжали колокола на звонницах! Назад, скорее назад, за стены!.. Отто усмехнулся. Сигналь, не сигналь – поздно отступать, лучшие силы защитников Ар-Магора уже в кольце. Единственное, что еще можно сделать, чтобы избежать полного истребления, это наскоро собрать силы в кулак и попытаться пробиться к городским воротам, пока главные силы Барини еще на подходе. Да разве реально собрать ударный кулак в такой свалке?
Еще через пять минут Отто понял, что последний шанс упущен горожанами, – к месту сражения тремя большими кляксами подошли передовые полки унганской пехоты, посаженные на коней. Аркебузиры мигом составили строй, конница расступилась, первый ряд стрелков разом окутался пороховым дымом, а дальше смотреть стало неинтересно, поскольку пропала всякая интрига. Вопреки мнению обывателей, дьявол не находил удовольствия в лицезрении картин истребления одних людей другими. Битва, достойная впоследствии войти в анналы военного искусства, завершалась так же, как завершаются все битвы, окончившиеся решительной победой одной стороны и сокрушительным поражением другой. Это была уже резня, а не битва. В общем-то, всегда одно и то же… Надоело.
Отто развернул флаер и дал малую тягу. Оставалось лишь связаться с Гамой и сообщить ему, что Ар-Магор падет со дня на день. С опозданием против планов Барини более чем на полтора месяца.
А как-то там маршал Глагр?..
Ар-Магор сдался через пять дней. Командиры городской милиции – все как один зажиточные горожане, члены магистрата – выдали коменданта и нескольких верных ему офицеров в руки Барини. Князь тотчас повесил командиров городской милиции, изменивших своему сюзерену, чем доставил искреннее, но последнее удовольствие коменданту, виновному в садистской расправе над парламентером и также подлежащему казни. У многих чесались руки расправиться с первосвященником Всеблагой церкви, лысым бельмастым старичком, закосневшим в лютой ненависти к еретикам, но князь распорядился отправить его под стражей в Унган без причинения ущерба. Стража брезгливо морщила носы: от первосвященника несло, как от помойки. Говорили, будто он не мылся двенадцать лет во славу святого Акамы. Иерархов помельче и попов, обнаруженных в городе, рассадили по тюрьмам.
Уже на следующий день в городе, наполненном великим плачем по множеству убитых под стенами мужей, сыновей, отцов и братьев, объявились люди, уверявшие, что они-де никогда не были противниками учения святого Гамы и всегда уважительно относились к его сиятельству князю Барини, но только – сами понимаете – были вынуждены до поры до времени держать рот на замке. Нашлись и желающие вступить в унганскую армию, согласные плюнуть на изображение святого Акамы и присягнуть на верность Барини. Некто Ихалк, местный пиит, сочинил в честь Барини оду, настолько раболепную, что князя затошнило. Хотелось вздернуть лизоблюда, хорошо известного одами в честь императора, но пришлось наградить. Работали кузни, мельницы, ремесленные мастерские, налаживалась торговлишка. Продолжались, хотя и в меньшем масштабе, хлебные выдачи. Никто не нападал исподтишка с ножами на ночные патрули. Боялись: князь не удовлетворится контрибуцией, отдаст город на разграбление своим головорезам. Поначалу по улицам слонялись пьяные солдаты, горланя песни и задирая прохожих, а иной раз из какого-нибудь дома доносились жуткие крики, – потом большая виселица на главной площади украсилась телами нескольких грабителей и насильников, и бесчинства солдатни сошли почти на нет.
Как-то сразу стало тихо и скучно. С низкого неба на город сыпались белые хлопья – медленно кружились в стылом воздухе и никуда не торопились. Зима выдалась морозная, обильная снегом и внезапно налетавшими вьюгами. Обозы с провиантом и снаряжением застревали в пути. Насмерть замерзали возницы и животные. До весны о продолжении кампании нечего было и думать.
