Я почувствовал, что старца снова охватили сомнения. Действительно, где мог раздобыть такие сведения не замешанный в этом деле человек?
— Тело Тами обнаружил я. Я сообщил тогда об убийстве лейтенанту Оккингу.
Папа кивнул и снова опустил глаза.
— Не могу передать тебе, как сильны во мне ярость и ненависть, как они переполняют сейчас душу. Это тревожит и печалит меня, ибо я старался сдерживать подобные чувства, жить достойно, наслаждаясь богатством, коль скоро Аллах решил наделить им меня, и возносить Ему за это хвалу, не выказывая ни гнева, ни жадности либо зависти. Но, увы, судьба каждый раз вынуждает меня поднимать меч; снова и снова люди пытаются проверить, не ослаб ли я, дабы погубить. Я должен безжалостно пресекать их попытки, иначе потеряю все, что приобрел в результате тяжких трудов. Я желаю лишь мира и спокойствия, а награда за это — ненависть! Я заставлю негодяя испить кубок смерти, опущу карающий меч на голову этого мясника, о мой племянник! Безумец из безумцев, палач, оскверняющий мир, бросающий вызов священной воле Аллаха, умрет! Клянусь бородой Пророка, я исполню долг отмщения!
Я подождал, пока он немного успокоился.
— О шейх, — произнес я, — два человека были убиты свинцовыми пулями; двоих пытали, замучив одним и тем же способом. Скорее всего, будут новые жертвы. Я разыскиваю пропавшую подругу. Она жила у Тамико и послала мне записку, по которой видно, что она очень напугана. Я опасаюсь за ее жизнь.
Папа нахмурился:
— Мне сейчас не до твоих забот, — проворчал он. Фридландер-Бей все еще не мог оправиться от ужасного события. С точки зрения старика, содеянное с Абдуллой в чем-то гораздо страшнее, чем то, что убийца сделал с Тами. — Я был готов поверить, что виновен ты, мой племянник, не докажи ты сейчас свою непричастность; ты умер бы ужасной медленной смертью в этой комнате. Хвала Аллаху, который не дал свершиться подобной несправедливости. Ты казался самым подходящим объектом для моего мщения, но теперь я должен найти настоящего виновника, чтобы обрушить на него свой гнев. Это просто вопрос времени. — Его бескровные губы растянулись в безжалостной улыбке. — Ты сказал, что играл в карты с приятелями в «Кафе Солас». Значит те, кто были тогда с тобой, тоже имеют алиби. Назови их.
Я перечислил имена друзей, довольный, что избавил их от допроса с пристрастием, который пришлось претерпеть мне.
— Выпьешь еще кофе? — устало спросил Фридландер-Бей.
— Да направит нас Аллах, я утолил жажду.
— Пусть дни твои текут в богатстве и изобилии, — сказал Папа. Он тяжело вздохнул. — Иди с миром.
— С твоего позволения, — произнес я, вставая.
— Да проснешься ты утром в добром здравии. Я вспомнил Абдуллу.
— Иншалла. — Говорящий Булыжник уже распахнул дверь; покидая комнату, я почувствовал великое облегчение, словно приговоренный к смерти, с которого в последний момент сняли петлю. Снаружи, под ясным ночным небом, расшитым яркими блестками звезд, стоял сержант Хаджар, прислонившись к патрульной машине. Я удивился: он должен был давным-давно вернуться в город.
— Вижу, ты оказался чистым, — сказал он мне. — Залезай с той стороны.
— Что, сесть впереди?
— Ага. — Мы забрались внутрь. Никогда не сидел рядом с водителем полицейской машины. Если бы только сейчас меня могли видеть друзья…
— Закуришь? — спросил Хаджар, вытащив пачку французских сигарет.
— Нет, эту отраву не употребляю.
Он завел машину, объехал вокруг мотеля и направился к центру города, включив мигалки, распугивая всех местных котов завыванием сирен.
— Купишь немного «солнышек»? — снова спросил легавый. — Я знаю, эту отраву ты точно употребляешь.
Мне очень хотелось пополнить свой запас соннеина, но покупать наркотик у легавого казалось несколько необычным. На торговлю зельем в Будайине смотрели сквозь пальцы, как и на другие безвредные шалости обитателей здешних мест.
Немало легавых следило за исполнением далеко не всех законов; у многих можно было без опаски покупать пилюльки. Я просто не доверял сержанту.
— Почему ты вдруг воспылал ко мне такой симпатией, Хаджар? — спросил я.
Он повернул голову и ухмыльнулся:
— Я не ожидал, что ты выйдешь из мотеля живым, — сказал он. — Но ты выкарабкался, а значит, Папа поставил тебе на лбу печать: «С этим парнем все о'кей». Что хорошо для Папы, хорошо для меня. Дошло?
Да, теперь до меня дошло. Я думал, что Хаджар работает на лейтенанта Оккинга и охрану правопорядка, но сержант был собственностью Фридландер-Бея.
— Ты можешь подбросить меня к заведению Френчи? — спросил я.
— Френчи? А, там работает твоя девочка, правильно?
— Ты всегда в курсе событий.
Он повернул голову и снова ухмыльнулся:
— Шесть киамов за штуку, я говорю о «солнышках».
— Шесть? — отозвался я. — Таких цен не бывает! Я всегда могу достать их за две с половиной.
— Ты что, спятил? Нигде в городе не найдешь дешевле, чем за четыре, а ты такого места не знаешь!
— Ладно, — сказал я. — Даю три киама за каждую.
Хаджар закатил глаза.
— Не трать понапрасну слов, — сказал он презрительно. — С помощью Аллаха я сумею обеспечить себе пропитание и без твоих грошей.
— Какова минимальная цена? Самая минимальная, Хаджар, понимаешь?
— Называй любую, которую сам сочтешь справедливой.
— Три киама, — повторил я.
— Ну хорошо, только для тебя, — очень серьезно произнес Хаджар, — я отдам товар за бесценок: пять с половиной.
— Три с половиной. Не продашь ты, найду кого-нибудь другого.
— Аллах напитает меня. Желаю удачи.
— Что за черт, Хаджар? О'кей, четыре. — Ты, видно, решил, что я хочу их тебе подарить?
— Ничего себе подарок по такой цене! Четыре с половиной. По рукам?
— Хорошо. Господь меня поддержит. Я ничего не выгадываю, но уж ладно, давай сюда деньги, и покончим с этим. — Вот так торгуются арабы в нашем городе, будь то базар или переднее сиденье патрульной машины.
Я дал ему сотню киамов, он мне — двадцать три «солнышка». Пока мы добирались до бара Френчи, он успел трижды напомнить, что одну пилюльку прибавил бесплатно, как подарок. Когда доехали до Будайина, машина не сбавила ход: пулей пролетев сквозь ворота, она помчалась по Улице. Водитель полагал, что все прохожие должны разбегаться в разные стороны, завидев его. Он оказался прав. Почти… Когда наконец доехали до заведения Френчи, я открыл дверцу, собираясь вылезти.
— Эй, — произнес легавый таким тоном, словно я оскорбил его в лучших чувствах, — ты не хочешь угостить меня стаканчиком?
Уже стоя на тротуаре, я захлопнул дверцу машины и наклонился, глядя на Хаджара через окошко.
