– В два года! – воскликнул я.
– Это соответствует четырем годам для обычного ребенка, – напомнил он. – А на следующий день оказалось, что эти слова могут прочитать все мальчики. Потом события просто понеслись вскачь. Через несколько недель научилась читать одна из девочек, после чего читать умели уже все девочки. Потом один мальчик научился ездить на велосипеде, и сразу же оказалось, что все они прекрасно ездят с первой же попытки. Миссис Бринкман научила свою девочку плавать; немедленно научились этому и все остальные, но мальчики не умели, пока, в свою очередь, не научился плавать один из них. Впрочем, с тех пор как Зеллаби обнаружил этот эффект, никто в нем и не сомневается. Но вокруг его идеи о том, что каждая группа представляет собой единую личность, споры идут до сих пор. Немногие соглашаются с подобной теорией. Повышенная контактность – да; группа, внутри которой существует не вполне понятный способ общения, – возможно; но единая личность, состоящая из физически независимых частей, – нет, с этим согласны очень немногие.
Услышанное не слишком меня удивило, но он продолжал:
– Впрочем, эти споры носят больше академический характер. Ведь каким-то образом они общаются внутри своих групп, это факт. Естественно, о том, чтобы отдать их в обычную школу, не могло быть и речи; стоило бы им только появиться в школе Оппли или Стоуча – и через несколько дней разговоры пошли бы по всей округе. Так что пришлось привлечь Министерство просвещения, и в результате в здании Фермы открылось нечто среднее между школой и исследовательским центром.
Получилось даже лучше, чем мы предполагали. Еще когда вы жили здесь, было ясно, что со временем с Детьми возникнут проблемы. Связи друг с другом для них значительно важнее, чем чувство родного дома. В некоторых домах от них отказались довольно быстро – они не смогли стать членами семьи, слишком они другие; не стали они и подходящей компанией для обычных детей, и связанные с этим трудности росли. Кто-то с Фермы предложил организовать там для них общежитие. Никто ни на кого не давил, никто никого не убеждал – они могли перебраться туда, если хотели, и человек десять или чуть больше вскоре так и сделали. Потом к ним постепенно присоединились и другие. Выглядело это так, словно они начали понимать, как мало общего имеют с остальными жителями поселка, и, естественно, стали объединяться в группу себе подобных.
– Все это звучит довольно странно. А что по этому поводу думают в поселке? – спросил я.
– Некоторые, конечно, этого не одобряли, но скорее по привычке, чем по убеждению. Многие вздохнули с облегчением, избавившись от ответственности, которая их основательно пугала, хотя они в этом и не сознавались. Кое-где между матерями и Детьми сохраняются хорошие отношения, они приходят домой и уходят, когда захотят. Но большинство Детей окончательно порвали с домом.
– Самое удивительное решение, о котором я когда-либо слышал, – сказал я. – И что же они делают на Ферме?
– Прежде всего, как следует из названия, это школа. Кроме учителей, там есть медицинский персонал, психологи и тому подобное. Кроме того, к ним приезжают довольно известные преподаватели и читают лекции по различным предметам. Сначала там были классы, как в обычной школе, пока кому-то не пришло в голову, что никакой необходимости в этом нет. Теперь каждый урок посещают один мальчик и одна девочка, а остальные просто узнают все, чему учат этих двоих. И вовсе не обязательно проводить одновременно только один урок. Шесть пар в одно и то же время изучают разные предметы, потом это как-то сортируется внутри групп, и в итоге все всё усваивают.
– Боже мой, они же должны впитывать знания как губка – в таком объеме!
– Так и есть. И, похоже, некоторые учителя этого слегка пугаются.
– И вам все еще удается держать их существование в тайне?
– В общем, да. С прессой у нас взаимопонимание, да и – с их точки зрения – вся эта история уже не представляет такого интереса, как вначале. Ну а в ближайших окрестностях пришлось провести кое-какую работу. Репутация Мидвича в глазах соседей никогда не была отменной, а с нашей помощью она стала еще хуже. Как уверяет меня Зеллаби, теперь все в округе считают Мидвич чем-то вроде сумасшедшего дома без ограды. Всем известно, что каждый здесь пострадал от Потерянного дня; Детей считают умственно отсталыми – и поэтому гуманное правительство сочло необходимым открыть для них специальную школу. Конечно, иногда возникают и правдивые слухи, но их не воспринимают всерьез, и на мнение окружающих они не влияют.
– Должно быть, – сказал я, – все это потребовало от вас немалых усилий. Но одного я никак не могу понять – зачем вы продолжаете так заботиться о сохранении тайны? Сразу после Потерянного дня – понятно. Некий объект совершил посадку, и это имело к вам непосредственное отношение. Но сейчас?.. Вся эта забота о том, чтобы скрыть информацию о Детях… Странная организация на Ферме… Да и специальная школа такого рода не может обходиться в несколько фунтов в год.
– Ты не допускаешь, что Департамент социального обеспечения проявляет столько заботы просто из чувства долга? – предположил Бернард.
– Перестань, Бернард, – сказал я.
Но он не перестал. Продолжая рассказывать о Детях и положении дел в Мидвиче, он тем не менее избегал ответа на мой вопрос.
Мы пообедали в Трейне и приехали в Мидвич в начале третьего. Вокруг почти ничего не изменилось. Казалось, что с тех пор, как я был здесь в последний раз, прошла всего неделя, а не восемь лет. На лужайке возле мэрии, где должно было проходить дознание, уже собралась толпа.
– Похоже, – сказал Бернард, припарковывая машину, – что тебе придется отложить свои визиты. Кажется, здесь собрались практически все.
– Как ты думаешь, это надолго? – спросил я.
– Обычные формальности. Вероятно, через полчаса все кончится.
– Ты собираешься участвовать в дознании? – спросил я, удивляясь тому, зачем ради простых формальностей нужно ехать сюда из Лондона.
– Нет. Просто хочу оценить ситуацию, – сказал он.
Решив, что Бернард прав, советуя мне отложить свои визиты, я вошел следом за ним в мэрию. Зал быстро заполнялся людьми, я замечал знакомые лица. Похоже было, что сюда пришли все, кто способен передвигаться, и это было не совсем понятно. Конечно, люди хорошо знали жертву происшествия, молодого Джима Поули, но это явно не объясняло того напряжения, которое неотвратимо нарастало в зале. Через несколько минут я уже не верил, что процедура окажется столь краткой и формальной, как предсказывал Бернард. Чувствовалось, что зал находится на грани взрыва.
Но ничего не случилось. Все действительно продолжалось не более получаса.
