— Да?
— Это ты, Джонни?
— Ну, да. Я не могу тебя увидеть, Бетти: я на чердаке.
— Не только поэтому. Я отключила видео. В холле темно, как в могиле, и мне не разрешают звонить так поздно. А твоя графиня не подслушивает?
— Нет.
— Тогда я быстренько. Мои шпионы донесли, что Дрейзер получил одобрение своим действиям.
— Нет!
— Да. Что нам теперь делать? Мы не можем сидеть сложа руки.
— Ну, я уже кое-что сделал.
— Что именно? Надеюсь, никаких глупостей. Не надо было мне сегодня уезжать.
— Тут я с мистером Перкинсом…
— Перкинсом? С этим типом, который сегодня вечером виделся с судьей О'Фаррелом?
— Да. Откуда ты знаешь?
— Слушай, давай не будем терять времени. Я все знаю. Рассказывай, чем кончилось.
— Ну… — Смущаясь, Джон Томас все рассказал. Бетти слушала его молча, что придало ему бодрости; он поймал себя на том, что излагает, скорее, точки зрения матери и мистера Перкинса, чем свою. — Вот так нынче обстоят дела, — грустно закончил он.
— Значит, вот что ты им сказал. Хорошо. Следующий наш шаг. Если это может сделать Музей, значит, и мы можем. Все дело в том, чтобы уговорить дедушку О'Фаррела на…
— Бетти, ты не понимаешь. Я продал Луммокса.
— Что? Ты продал Луммокса?
— Да. У меня не было другого выхода. Если бы я не…
— Ты продал Луммокса.
— Бетти, я ничего не…
Но она отключилась.
Он попытался созвониться с ней снова, но услышал только голос автоответчика: «Аппарат отключен до восьми часов утра. Если вы хотите что-то сообщить, то…»
— Он повесил трубку.
Джонни сидел, поникнув головой, и думал, что ему было бы лучше умереть. Хуже всего, что Бетти права. Он позволил загнать себя в угол и сделал ошибку. Просто потому, что ему показалось: ничего другого он не может сделать.
Но Бетти вокруг пальца не обведешь. Может быть, ее намерения тоже ничего бы не дали… но она, по крайней мере, знала — надо что-то предпринять.
Так он сидел, мучаясь и не зная, где выход. И чем больше он размышлял, тем больший гнев охватывал его. Он позволил, чтобы ему втолковывали какие-то глупости… потому что глупости эти выглядели столь рассудительными… столь логичными… столь полными здравого смысла.
Черт побери этот здравый смысл! Никто из его предков не придерживался этого проклятого здравого смысла, никто! И кто он такой, чтобы изменять их традициям?
Никто из предков не был благоразумен. Взять хотя бы его пра-прапрадедушку… когда дела перестали ему нравиться, он вверг планету в кровавый хаос семи лет войны. Да, теперь его называют героем… Но началась бы революция, если бы он руководствовался только здравым смыслом?
Или взять… Проклятье, взять любого из них! Пай-мальчиков среди них не было. Неужели дедушка мог продать Луммокса? Да он бы этот суд разнес голыми руками. Будь дед здесь, он бы встал с кольтом рядом с Луммоксом — и будь против него хоть весь мир, он не позволил бы тронуть и волосок на спине Лума.
Нет, он не притронется ни к одному центу из грязных денег Перкинса: это он знал точно. Но что ему делать?
Улететь на Марс? В соответствии с Законом Лафайетта, он является его гражданином и может претендовать на участок земли. Но как попасть туда? И, что хуже всего, как ему переправить Луммокса?
В этом все и дело. Надо все обдумать на спокойную голову. Наконец, Джонни набросал план, в котором была лишь одна ценность: здравый смысл не присутствовал; и в равной мере были перемешаны глупость и риск. И Джонни решил, что дедушка был бы доволен.
IX. ОБЫЧАИ, ПРАВИЛА И ГАДКИЙ УТЕНОК
Джонни спустился вниз и постоял, прислушиваясь, у дверей в комнату матери. Он не ожидал услышать ничего тревожного; действие это было скорее инстинктивным. Затем он вернулся к себе и стал спешно собираться, начав с того, что натянул походное обмундирование и горные ботинки. Спальный мешок лежал в ящике стола; Джонни вытащил его оттуда, приторочил к рюкзаку и засунул в боковой карман мешка маленькую силовую установку. Все остальное, необходимое для бродячей жизни под открытым небом, он рассовал по остальным карманам и клапанам.
Подсчитав наличность, Джонни тихо присвистнул: все его деньги лежали на срочном вкладе и не было никакой надежды раздобыть их оттуда. Ну что ж, ничего не поделаешь… он стал спускаться вниз, но, вспомнив нечто важное, вернулся к своему столу.
«Дорогая мама, — написал он, — пожалуйста, скажи мистеру Перкинсу, что наши с ним дела кончены. Ты можешь использовать деньги, отложенные на мой колледж, чтобы расплатиться с пострадавшими. Мы с Лумом уходим, и искать нас не стоит. Прости меня, но я должен это сделать». — Пробежав записку, Джонни решил, что добавлять к ней ничего не стоит, приписал «С любовью» и подписался.
Он начал набрасывать записку к Бетти, порвал ее, попытался написать снова и наконец сказал себе, что отправит ей письмо, когда у него будет что сказать. Джонни спустился вниз, положил записку на обеденный стол и направился в кладовую за припасами. Через несколько минут, таща большой мешок, набитый пакетами и банками, он вошел в домик Луммокса.
Его друг спал. Сторожевой глаз узнал Джонни, и Луммокс не пошевелился. Джон Томас подошел к Луммоксу и шлепнул изо всей силы:
— Эй, Лум! Просыпайся!
Зверь открыл остальные глаза, сладко зевнул и потянулся.
— Здравствуй, Джонни, — пискнул он.
— Поднимайся. Мы уходим в путешествие.
Луммокс вытянул ноги и встал. По его спине от ушей до копчика пробежала сладкая дрожь.
— Хорошо.
— Сделай мне сиденье и возьми вот это. — Джонни подхватил мешок с припасами.
Луммокс повиновался без комментариев. Джонни закинул припасы Луммоксу на спину и влез сам. Скоро они уже были на дороге, которая вела от дома Стюартов.
При всей импульсивности своих действий, Джон Томас понимал, что скрыться и спрятать Луммокса — дело почти неосуществимое; в любом месте Луммокс будет привлекать к себе внимание, как турецкий барабан в ванной. И все же во всех действиях Джона Томаса была толика логики: как ни странно, в окрестностях Вествилла были места, где можно спрятать Луммокса.
Город лежал в открытой долине между горами; сразу к востоку от равнины хребты поднимались в небо. В нескольких милях от городка над ним простирались тысячи квадратных миль девственных лесов, которые выглядели точно так же, как в те времена, когда индейцы встречали Колумба. В течение короткого охотничьего сезона леса кишели охотниками в красных камзолах, которые гоняли оленей, лосей и другую живность, но большую часть года в лесах было тихо и безлюдно.
