— Никитенка сберегли Эльма, Анд, приведший сюда нам на выручку людей с того берега, и его мать Майда. Их опасно оставлять здесь, — горячо убеждала старца Надя.
— Они могут остаться со своими соплеменниками. Я внушу тем все что надо, — заверил тот.
— Они поддаются внушению. Я уже пробовал, — вставил Федоров.
— Ах вот как? — слегка удивился старец. — Ну что ж, давайте вместе. Приходилось читать об этом.
И он обратился к Жрецу и вождю на их языке, строго наказав беречь всех, кто общался с вернувшимися живыми предками.
— Священна воля. Да-да, Божества! — воскликнул Жрец. И обернулся, отыскивая глазами Гнидда. Он потребовал от него, тоже «общавшегося» с живыми предками, священный нож.
Надя поняла Жреца и протянула ему нож, которым должна была быть освежевана. Гнев исказил лицо Жреца, но, взглянув на богообразного старца, он тотчас склонился в поклоне.
Гнидд мычал, извиваясь в судороге страха.
А тут еще подошел Анд и протянул Жрецу нарядные ножны.
Жрец яростно вложил нож в ножны и уничтожающе посмотрел на распростертого на ступеньках «отца-свежевателя».
Тот понял, что нож будет еще использован сегодня на этом пьедестале.
Майда, тяжело дыша, едва поспевала за Эльмой, несшей на руках Никитенка в специально сшитом для него Надей маленьком серебристом костюмчике.
Нальчик, увидев маму и папу, громко закричал, протягивая к Наде ручки.
Старец с улыбкой посмотрел на ребенка и задумчиво сказал:
— Я предупредил вас о процедуре облучения. Она изменила внутренний облик всех людей острова Солнца, в известной степени уподобив их этому младенцу с чистой душой.
— Мы идем за вами, старейшина, с чистой душой и чистым сердцем, — заверил Крылов.
— Тогда нам с вами будет легко понять друг друга, — отозвался старец.
При входе в дверцу, похожую на алтарную, произошла заминка.
Никитенок стал извиваться на руках у Нади и капризничать, требуя, чтобы с ним была и его новая молодая мама.
— Где моя темная мама? — повторял он.
Смуглая Эльма с грустной улыбкой провожала его глазами, держа за руку подошедшего к ней Анда.
Бурундцы понемногу поднимались на ноги, недоумевающие, испуганные, но чем-то обрадованные.
Вперемежку с ними стояли и вешние с дубинами, отнюдь не собираясь пустить их в ход.
Взлетолет беззвучно, как и при спуске, отделился от земли и взмыл в безоблачное небо.
Сверху хорошо была видна площадь Синей травы — исполинская чаша с песчинками поднятых к небу лиц на дне.
Послесловие ко второй части
— Вот видите, — назидательно сказал критик-скептик в золотых очках, — как я и говорил, не могли на потерпевшей экологическую катастрофу планете остаться одни дикари. — И он снисходительно посмотрел на свою темпераментную оппонентку, с которой встретился, как было договорено.
— Это вполне естественно, — согласилась она, смотрясь в карманное зеркальце и поправляя прическу. — Потепление на планете и затем — подобие нового Всемирного потопа, скрыв под водой большую часть земли, должно было оставить все же и островки суши.
— Изолированные островки? Допустим. Но обоснованна ли потеря всякой связи между ними? — с сомнением произнес скептик.
— Разумеется, эта гипотеза требует по меньшей мере обоснования. И должно быть, не зря прилетевший старец упомянул об энергии. Утратив источники энергии, люди могли потерять и связь друг с другом.
— Пожалуй, вывод ваш верен, моя дорогая оппонентка. Я вижу, что вместо былого страстного спора у нас намечается скучное, безоблачное согласие. К тому же вы сегодня особенно элегантны…
— Могу вас порадовать. Я вовсе не согласна, внутренне не согласна с преподнесенными нам проявлениями людской дикости. Меня просто коробит. И еще до вас я поспорила.
— С кем, с кем? — ревниво воскликнул скептик. — Мы же уславливались… неуемная спорщица!
— Сама с собой, размышляя…
— Эмоции! — пренебрежительно заявил он, успокоено закуривая. — Я не слишком вас обеспокою дымом?
— Не больше, надо думать, чем людей будущего — задымленная нашим поколением атмосфера.
— Ну и язычок у вас! Невинную сигарету приравниваете чуть ли не к глобальной беде. Хорошо. Не стану курить. Как видите, иду на мировую, капитулирую.
— Если бы так поступили и все, кто губит ныне нашу среду обитания!
— Уж не автомобилистов ли вы имеете в виду? Я ведь автолюбитель. Переходить на личности нехорошо. — И он покачал головой.
— И вас в том числе виню, уж не обижайтесь. Ваше автолюбительство выражается в стремлении передвигаться быстрее, чем пешеходы, хотя вы и понимаете, что ходить полезнее.
Он сначала кивнул, а потом надулся:
— Ну конечно, конечно! Дамские разговорчики!
— Почему дамские?! — возмутилась она.
— Да потому, что в приличном обществе принято спрашивать у дам разрешения закурить.
Она с горечью ответила:
— Если бы промышленники спрашивали разрешения «закурить» у дам, вернее, у женщин в том районе, где они собираются выпускать дым! Не стояли бы тогда на повестке дня многие острые вопросы.
— А у кого прикажете спрашивать разрешения автомобилистам? Даже очень хорошо воспитанным?
— У народа! У пешеходов, у жильцов домов, вынужденных вдыхать отравляющие выбросы. Ведь даже постовые милиционеры падают в обморок, не дамы! И ведь вполне возможно избежать этого!
— Вот как? И что же это за сказочная возможность?
— Да хотя бы сжатый газ! Почему бы вам не заправлять свои автомашины сжатым газом, скажем, водородом вместо бензина? Ведь это обошлось бы куда дешевле, и вместо вредных выхлопных газов в воздухе лишь прибавилось бы водяных паров.
— Допустим, допустим, — примирительно сказал он, все-таки докурив свою сигарету и раздавив ее в пепельнице. — Это не от нас, сидящих за баранкой, зависит.
— Это зависит от нашего поколения, которому держать ответ перед далекими потомками. Стоит ли удивляться, что какой-нибудь Урун-Бурун, попади мы с вами чудом ему в руки, спустит с нас шкуру за всех наших современников?
— Ну знаете ли! Упаси Бог! Тут я склонен уподобиться дамам, хотя и поминал об «эмоциях». Действительно, не утрирована ли в романе жестокость наших бедных потомков? Нельзя так порочить людей, пусть даже и претерпевших все последствия глобального несчастья. Не об этом ли вы спорили сама с собой?
— Вот именно! Здесь и нарушено наше согласие, — вскипела она. — Да, я размышляла и спрашивала себя: разве наше с вами время менее жестоко, чем изображенное в романе? Разве недавняя, вскрываемая ныне история не полна чудовищных изуверств, затмевающих и фантазии былой инквизиции, и возможные зверства будущих дикарей? Я не знаю, что лучше: публичная казнь тех, кто сочтен причастным к глобальной катастрофе, или мины, заложенные в летящие самолеты, обрекающие на гибель сотни ни в чем не повинных пассажиров? Или обстрел ракетами Бейрута и Кабула, уничтожающий дома и мирных жителей? Или, если хотите, вспомните ставшую обычной практику террористов: подкатить к нужному месту, дому, а иной раз к рынку, начиненный взрывчаткой автомобиль, неся гибель всем, кто окажется поблизости. Из-за чего? Из высших устремлений, как наши народники, готовившие цареубийство? Увы, слишком часто это только очередной «аргумент» в споре о том, как молиться Богу: пышно, как положено католикам, или скромно, по-протестантски! Я говорю об Ольстере! Точно так же и в Палестине, в Ливане друг друга уничтожают не только разноверцы, но и мусульмане разных сект и каст. А национальная вражда, которой, казалось бы, давно пора стать историей. А она захлестывает весь земной шар, вспыхивая то в одном, то в другом месте, включая и нашу с вами страну. И просыпается первобытный национализм с исступленной враждой, ведущей к кровопролитию, к «осаде» целых республик! Изуверская эта вражда достойна дикарей, хоть и происходит во времена расцвета человеческой цивилизации, в век завоевания космоса и «покорения» атомной энергии! Увы, и «покоренная», она наносит людям жуткие раны. Не найти на земном шаре места, где не появлялись бы подобные кровавые пятна: то в Северной, Южной или Центральной Америке, во Вьетнаме или Камбодже с погибшими там миллионами людей, то в таком райском уголке, как Шри-Ланка, где дурманят не только диковинные цветы, но и запах крови. Наконец, в Фергане, в Сумгаите, Тбилиси, в Абхазии, в Нагорном Карабахе, в Чечне! Как видите, не так просто определить, где кончается цивилизация и начинается власть дикарей.
