Господь вздохнул.
— Знаешь, относительно этого места у меня свои планы. Хочется со временем снести все эти укрепления и построить большую открытую террасу с рестораном, в котором можно было бы спокойно посидеть, выпить чашечку-другую кофе, послушать хорошую музыку, ну, и все такое прочее… Словом, немного модернизировать этот уголок. Да разве тут меня понимают? Ты же сам видел, здешние обитатели все больше из средневековья — позднее приток праведных душ практически приостановился, вот и приходится приспосабливаться к их вкусам, а то еще разочаруются… Эх, иной раз поглядишь — ну, паноптикум, да и только!
Господь оперся о небесную твердь и задумался, перебирая свою белую бороду.
— Ну, как, сынок, — спросил он вдруг, — счастлив ты тут?
— Думаю, что да…
— А останешься с нами?
— Не знаю… Пока еще не решил.
— Ну и ладненько, завтра надумаешь.
Спал космонавт в богато убранных средневековых покоях.
Утром его приветствовали трое мужей в рыцарском одеянии.
— Мы ваши соседи, — они низко поклонились. — Не соблаговолите ли вы принять участие в утренней репетиции хорала? Это было бы для нас величайшей честью.
— Буду весьма рад, — ответил он и тоже согнулся в поклоне. Потом вскочил с постели и стал быстро одеваться. Рыцари, переглядываясь, неуверенно топтались на месте.
— А это… эту штуку вы не наденете? — осведомился наконец один из них, показывая на скафандр. Космонавт сначала и вправду не собирался натягивать скафандр, но, заметив на их лицах разочарование, быстро надел его. Рыцари просияли. Они гордо выступали по бокам пришельца.
— Знаете, а мы с вами, кажется, земляки, — сказал самый высокий. — Я рыцарь Ян из Словян. С тех пор как я покинул ее, мне так недоставало густых лесов и чистых горных рек…
— Вы отправились воевать?
Рыцарь Ян пришел в замешательство.
— Не знаю… Очевидно, так… Помнится, там была тьма неверных, на головах у них были какие-то странные белые повязки… И было жарко, очень жарко… Мы сидели под пальмами, под прозрачно-голубым небом, нас без конца кусали муравьи… И я тосковал по дому…
— У вас оставалась дома семья?
— Семья? Гм… вот этого не могу вам сказать… Но как я стосковался по лесной землянике… Знаете, такие маленькие, сладкие, душистые ягоды. Они растут только у нас. Я все твердил себе, что, как только вернусь, съем целое ведро земляники! Да только…
— Только?…
— Не знаю… Кажется, я так и не вернулся.
— С вами что-нибудь случилось?
— Не знаю, не помню.
— Как же так, вы не помните, была ли у вас семья, вернулись ли вы на родину, случилось ли что с вами?
Рыцари поглядели на него с удивлением.
— Разумеется, — убежденно ответил рыцарь Ян. — А вы разве помните?
— Конечно, помню, ведь это свойственно каждому — то есть… гм… то есть…
Он остановился и сжал ладонями лоб.
— Что со мной? — воскликнул он. — Ради бога, что со мной? Ничего не помню… Только пустота, дыра, как от вырванного зуба, щупаешь ее и понимаешь: что-то там было, но что?… Сарай с дырявой крышей, запах хвои, сладкий леденец, кто-то распевает коляды…
Мимо проходил Господь.
— Что со мной, Господи? Я не помню, ничего не помню…
— Воспоминания? — понимающе улыбнулся Господь. — Многие полагают, что в них — источник утешения и даже счастья. Но это не так. То, что мы, оценивая настоящее, сравниваем его с лучшими мгновениями прошлого, постоянно наполняет нас ощущением неудовлетворенности… и беспокойством. Чтобы добиться полного счастья, в коем видим мы главную цель, пришлось избавить всех и от прошлого, и от будущего. Ну, не огорчайся попусту!
Космонавт немного успокоился, а после окончания репетиции и вовсе забыл обо всем, что его тревожило. Но через некоторое время, бесцельно блуждая по небесным просторам, он поймал себя на том, что мысленно вновь и вновь возвращается к своему прошлому, пытается собрать воедино жалкие Остатки воспоминаний.
Спал он необычайно долго — еле успел на предполуденную репетицию хорала. Архангел-хормейстер уже стоял за дирижерским пультом. Незаметно заняв свое место, космонавт легким наклоном головы приветствовал рыцаря Яна и взял в руки ноты.
После репетиции, гуляя, забрел он к райским вратам. Прильнув к щелям между желтыми гладкими досками, которые вовсе и не пахли деревом, он с тоской глядел в пустоту. У самых врат, отливая серебром и, точно указующий перст, нацеливаясь в таинственные дали, стояло какое-то сооружение. И космонавт, волнуясь, почувствовал, что между ним и этим странным предметом когда-то была, а может, и сейчас существует таинственная связь. Точно дитя, радовался он этой найденной частице прошлого и твер
(В тексте не хватает двух страниц)
рассвет и пора было воссесть на позлащенный трон. Рыцари станут низко ему кланяться — эх, паноптикум, чистый паноптикум. «А твердь я все-таки снесу», — снова и снова повторял он с упрямой надеждой, ибо и Господу необходима надежда, пусть даже совсем крошечная.
А в ракете между тем гудели и щелкали электронные приборы, определяя координаты полета. Сверив их показания, космонавт направил корабль к Земле. Исчезли, словно бы провалились, райские кущи, и снова он был один-одинешенек во Вселенной. Он провел пальцем по рукояткам приборов, радуясь, что это не рычаги беспроигрышных шахматных автоматов. Потом взглянул на хронометр, отмечающий земное время, и остолбенел…
Он включил автоматическое управление и сжал голову ладонями.
Приборы ровно гудели, за иллюминатором мелькали звезды, крошечные мерцающие огоньки. Казалось, будто он едет в поезде, в допотопном поезде со смешным паровозиком, грохочущим на рельсах и оставляющим за собой сноп раскаленных искр. Проносится мимо полей с рождественскими елочками, под которыми притаились сладкие, душистые ягоды земляники. Поезд грохочет, и его перестук звучит, словно рождественский хорал, органист Шутей хватается за голову, отец бранит за разбитый фонарик, мама прячет под фартуком сладкий леденец, а волосы Евы, точно паровозный дымок, развеваются по ветру. Поезд опаздывает — старомодные поезда всегда опаздывают, — и ягоды вянут, у елок вырастают новые полиэтиленовые ветви, а у Евы больше не развеваются по ветру волосы…
Он сжимал руками тяжелую голову и захлебывался счастьем оттого, что можно быть таким несчастным.
ИРЖИ БЕРКОВЕЦ
АУТОСОНИДО
Перевод Е. Аникст
Ключ загремел в замке, тяжелые кованые двери со скрипом открылись, и Педро вошел. В узкой сводчатой комнате было почти темно. Луис высек огонь; мерцающий свет озарил голые стены, сверкнул на струнах лютни, висевшей над убогим ложем, и упал на темные корешки книг, аккуратно расставленных в нише. Педро подошел к окну. Из патио доносился сильный пряный запах кампанулы, на угасающем кобальте горизонта заблистали первые звезды.
