В качестве уступки Мэри он согласился прихватить шестерых девочек. Понять их язык он не сумел даже при помощи «Мандаракса». Самое большее, на что оказался способен «Мандаракс», – это разбирать одно слово из двадцати, когда оно обнаруживало сходство с кечуа, смешанным, составленным из нескольких других языком империи инков. Порою «Мандараксу» казалось, что в речи их мелькали отдельные слова из арабского – также смешанного языка, которым некогда пользовались торговцы, доставлявшие рабов из Африки.
Вот еще одно изобретение больших мозгов, о котором в последнее время мне слышать не приходилось: рабовладение. Разве можно держать кого-либо в рабстве при помощи одних плавников и рта?
Едва они успели уютно устроиться в автобусе, стоявшем перед «Эльдорадо», как по радио – включая несколько приемников, имевшихся у толпы, – было передано, что «Естествоиспытательский круиз века» отменяется. Для толпы, а также для солдат, которые были не что иное, как те же обыватели в военной форме, это означало что запасы еды в отеле теперь принадлежат всем. Если вас интересует свидетельство человека, прожившего миллион лет: если взглянуть в самый корень, всякий раз обнаруживается, что все сводится к пище.
Ибо сказано «Мандараксом»:
На первом месте жратва, мораль потом.
Бертольт Брехт (1898–1956)
Так что все дружно устремились к отелю, и людской поток поглотил автобус – хотя сам автобус и сидящие в нем не представляли для участников пищевого бунта никакого интереса. Однако они колотили по бокам автобуса и кричали – невыносимо страдая от сознания, что другие уже успели ворваться в отель и им может не хватить провизии.
Сидеть в автобусе было по-настоящему страшно. Его могли перевернуть. Могли поджечь. Закидать камнями, превращая оконные стекла в шрапнель. Для тех, кто желал уцелеть, был один надежный выход: улечься на пол в проходе. Хисако Хирогуши совершила первый свой интимный акт в отношении слепой Селены, руками, под невнятное бормотание по-японски, заставив ту встать в проходе на колени и склонить голову. Затем Хисако сама опустилась рядом с нею и Казахом и обняла девушку за плечи.
Как нежно будут Хисако и Селена заботиться друг о друге в последующие годы! Что за чудного, милого ребенка им предстояло вырастить! Как я восхищался ими!
* * *
А *Джеймс Уэйт между тем неожиданно для себя еще раз выступил защитником детей, укрывая собственным телом испуганно сбившихся в проходе девочек из племени канка-боно. Он помышлял только о своем спасении – но Мэри Хепберн схватила его за руки и притянула к себе, так что они вдвоем образовали живую крепость. Если бы в автобусе повылетали стекла – они бы впились в них, а не в малюток.
Ибо сказано «Мандараксом»:
Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих.
Святой апостол Иоанн (4 до н.э.? – 30?)
Именно в то время, как Уэйт находился в таком положении, сердце его начало барахлить: мышечные ткани его принялись сокращаться не в такт, так что кровь перестала подаваться по сосудам равномерно. Это вновь давала себя знать наследственность. Ему неоткуда было это знать, но его родители, приходившиеся друг другу отцом и дочерью, к тому времени уже скончались от сердечного приступа, который настиг каждого из них в возрасте сорока с небольшим лет.
Человечеству повезло, что *Уэйт не дожил до последующих брачных игр на Санта Росалии. Впрочем, может статься, что никакой разницы и не было бы – даже унаследуй нынешние люди его бомбу замедленного действия вместо нормального сердца, – ибо никому все равно не довелось прожить достаточно долго, чтобы бомба эта сработала. Любой, кто достиг бы сегодня возраста Уэйта, был бы просто Мафусаил4.
* * *
На причале же тем временем другая толпа, еще один вышедший из строя орган социальной системы Эквадора, очищал «Bahia de Darwin» не только от пищевых продуктов, но и от телевизоров, телефонов, радара, сонара, радиотехники, электрических лампочек, компасов, туалетной бумаги, ковров, мыла, кастрюль, сковородок, карт, матрасов, подвесных моторов, надувных спасательных плотов и еще многого и многого. Эти борцы за выживание хотели унести даже лебедку для поднятия и опускания якорей, но сумели лишь непоправимо искалечить ее.
По крайней мере они оставили нетронутыми спасательные шлюпки – хотя и без хранившегося в них аварийного запаса провизии.
Капитан же фон Кляйст в одном нижнем белье забрался в «воронье гнездо», где и просидел все это время, опасаясь за свою жизнь.
* * *
Тем временем толпа возле «Эльдорадо» схлынула, как прилив, оставив автобус, так сказать, сохнуть на песке. Теперь пассажиры его были вольны ехать, куда им угодно. Вокруг практически никого не осталось, за исключением лежавших там и сям нескольких раненых или убитых в давке.
И Зигфрид фон Кляйст, героически борясь со спазмами и невзирая на галлюцинации, симптоматичные для страдающих хореей Хантингтона, занял водительское место. Он счел, что его десяти пассажирам лучше оставаться лежащими вповалку в проходе, где они были не видны снаружи и успокаивали друг друга собственным теплом.
Он завел мотор и убедился, что в его распоряжении полный бензобак. Тогда он включил кондиционер, объявив по-английски – на единственном языке, посредством которого он мог общаться с пассажирами, – что через пару минут в салоне станет очень прохладно. Это обещание он был в состоянии сдержать.
Вокруг уже сгустились сумерки, поэтому он включил фары.
* * *
Примерно в это самое время Перу объявила Эквадору войну. Два перуанских истребителя-бомбардировщика уже находились над эквадорской территорией. Ракета одного из них была настроена на сигнал радара, установленного в Международном аэропорту Гуаякиля, а другого – на сигналы, долетающие с военно-морской базы на галапагосском острове Бальтра, где находились учебное парусное судно, шесть кораблей береговой охраны, два океанских буксира, патрульная подлодка, сухой ремонтный док и отдыхающий в сухом доке эсминец. Последний был самым крупным судном эквадорских ВМС за исключением одного – «Bahia de Darwin».
Ибо сказано «Мандараксом»:
Это было лучшее из всех времен – это было худшее из всех времен, то был век мудрости – то был век глупости, то была эпоха веры – то была эпоха неверия, то была пора Света – то была пора Тьмы, то была весна надежды – то была зима отчаяния, у нас все было впереди – у нас ничего не было впереди, мы все направлялись прямо в Царство Небесное – мы все направлялись в прямо противоположную сторону.
