— Ох… — Инсигна немного растерялась.
— Ничего-ничего, Эугения, я не пытаюсь жалеть себя и не прошу у тебя сострадания к бедной разбитой душе. Эугения, мне сорок девять, а не пятнадцать, и я давно примирился с самим собой. Если бы в пятнадцать или в двадцать один я был красив, но глуп — а мне этого так хотелось тогда, — я бы уже не был сейчас красавцем, но глупым остался. Так что в конце концов выиграл-то я — выиграет и Марлена, если ей позволят.
— Что ты хочешь этим сказать, Сивер?
— Марлена рассказала мне про разговор с нашим приятелем Питтом. Она нарочно рассердила его, чтобы тебя послали сюда, а заодно и ее.
— Этого я не одобряю, — сказала Эугения. — Не того, что она сумела справиться с Питтом — с ним едва ли можно справиться вообще. Я не одобряю того, что она решилась на это. Марлене кажется, что она может тянуть за ниточки, шевелить ручки и ножки марионеток — такое легкомыслие может повлечь за собой серьезные неприятности.
— Эугения, не хочу тебя напрасно пугать, но по-моему, неприятности уже начались. По крайней мере, так полагает Питт.
— Нет, Сивер, это невозможно. Да, Питт самоуверен и властен, но он не злодей. Он не будет наказывать девушку лишь потому, что она затеяла с ним дурацкие игры.
Обед закончился, свет в элегантно обставленной квартире Сивера был неярким. Слегка нахмурившись, Инсигна посмотрела на Сивера — тот протянул руку, чтобы включить экран.
— Что за секреты, Сивер? — деланно улыбнувшись, спросила она.
— Я снова хочу изобразить перед тобой психолога. Ты не знаешь Питта, как я. Я посмел спорить с ним — и очутился здесь, потому что он решил избавиться от меня. В моем случае этого оказалось достаточно, но вот как будет с Марленой — не знаю.
Снова натянутая улыбка.
— Да ну тебя, Сивер, — о чем ты говоришь?
— Послушай — поймешь. Питт скрытен. Он не любит, когда о его намерениях узнают. Он словно крадется по тайной тропе, увлекая за собой остальных — это создает в нем ощущение собственного могущества.
— Возможно, ты прав. Он держал открытие Немезиды в секрете и меня заставил молчать о нем.
— У него много секретов, мы с тобой и малой части их не знаем. Я в этом не сомневаюсь. И вот перед ним Марлена, для которой мысли и движения ясны как день. Кому это понравится? Менее всего Питту. Вот поэтому он и отправил ее на Эритро и тебя вместе с ней, потому что одну девочку сюда не пошлешь.
— Ну хорошо. И что же из этого следует?
— А тебе не кажется, что он надеется больше ее не увидеть, никогда?
— Сивер, у тебя мания преследования. Неужели ты считаешь, что Питт решится обречь Марлену на вечную ссылку?
— Конечно, только он будет действовать изощренно. Видишь ли, Эугения, ты мало знаешь о том, как начиналась история Купола, в отличие от нас с Питтом. Скорее всего, кроме нас двоих об этом вообще никто не знает. Ты знаешь скрытность Питта, он всегда извлекает из нее пользу — в том числе и здесь. Я тебе расскажу, почему мы остаемся под Куполом и не пытаемся заселить Эритро.
— Ты ведь уже рассказал. Освещенность не поз…
— Эугения, это официальная версия. Питт выбрал в качестве причины освещенность, но к ней можно привыкнуть. Итак, мы располагаем миром, обладающим той же гравитацией, что и Земля, пригодной для дыхания атмосферой, примерно теми же сезонными циклами, что и дома. Миром, не породившим сложных форм жизни, где нет ничего сложнее прокариотов, причем не опасных. Каковы же, по-твоему, причины того, что мы не только не заселяем этот мир, но даже не пытаемся этого сделать?
— Ну и почему же?
— А вот почему: вначале люди свободно выходили из Купола. Дышали воздухом, пили воду — без всяких предосторожностей.
— Ну и?..
— Некоторые из них заболели какой-то душевной болезнью. В неизлечимой форме. Это не было буйное помешательство — просто какое-то отстранение от реальности. Потом кое-кому стало лучше, но, насколько мне известно, никто не поправился полностью. Болезнь эта не заразна, но на Роторе на всякий случай тайно приняли меры.
Эугения нахмурилась.
— Сивер, ты сочиняешь? Я ничего не слыхала об этом.
— Не забывай про скрытность Питта. Просто тебе не полагалось этого знать. Не твоя епархия. Мне напротив — знать было положено, потому что именно меня послали сюда, чтобы ликвидировать эпидемию. И если бы я потерпел неудачу, мы бы навсегда оставили Эритро, невзирая на грозящие нам беды и недовольство роториан. — Помолчав немного, он добавил: — Я не имею права говорить тебе об этом, в известном смысле я нарушаю служебный долг. Но ради Марлены…
Лицо Эугении выразило глубочайшую озабоченность.
— Ты говоришь… ты утверждаешь, что Питт…
— Я утверждаю, что Питт наверняка рассчитывает, что Марлена подхватит «эритрийскую лихоманку», как мы ее называем. Она не умрет. Даже больной в обычном смысле слова ее нельзя будет назвать — просто ум ее расстроится, и тогда этот странный дар, возможно, покинет ее, чего и добивается Питт.
— Сивер, это ужасно! Подвергнуть ребенка…
— Эугения, возможно, все будет иначе. Пусть Питт этого хочет — но что у него получится? Обосновавшись здесь, я завел надежные меры защиты. Купол мы покидаем только в специальных костюмах и не остаемся снаружи дольше чем нужно. Фильтруем воздух и воду, я даже придумал кое-какие усовершенствования. И с тех пор было только два случая, довольно легких.
— Сивер, а что вызывает болезнь?
Генарр усмехнулся.
— Мы не знаем, в том-то и беда. А значит, не представляем, как совершенствовать свою оборону. Тщательные исследования подтверждают одно: ни в воздухе, ни в воде нет никакой заразы. В почве тоже — вот она здесь, под ногами, под Куполом от нее никуда не деться. Воздух и вода тщательно фильтруются. И вообще, многим случалось пить эритрийскую воду, дышать чистым воздухом планеты — и ничего… никаких последствий.
— Так, значит, всему виной прокариоты?
— Этого не может быть. Хочешь не хочешь, но мы поглощаем их с водой или воздухом, с ними экспериментировали на животных. И ничего. К тому же, будь то прокариоты, болезнь оказалась бы заразной, а это не так. Мы исследовали воздействие света Немезиды — и вновь ничего не обнаружили. Более того, один раз — один только раз — лихоманку подцепил человек, никогда не выходивший из Купола. Тайна да и только.
— Даже предположений нет?
— У меня? Нет. Я могу только радоваться, что сумел остановить болезнь. Но раз мы не знаем ни природы, ни причин болезни, нельзя быть уверенным, что она не возникнет вновь. Правда, есть одно предположение…
