Глава 11 Нападение на Квадратную башню
Я бросился к Рультабийлю и обхватил его сзади, опасаясь последствий его безумия. В его криках звучало такое страшное отчаяние, такой неистовый призыв о помощи или, скорее, нечеловеческое желание самому кинуться на помощь, что мне стало страшно: Рультабийль мог забыть, что он всего лишь человек, что он не может вылететь из окна башни и, словно птица или стрела, пронестись сквозь мрак, отделяющий его от места преступления и наполненный его жутким криком. Внезапно он повернулся, оттолкнул меня и помчался, метнулся, полетел кубарем, покатился, ринулся по коридорам, комнатам, лестницам, двору к этой проклятой башне, откуда вырвался в ночь смертельный крик, подобный тому, что звучал в таинственном коридоре. Я остался у окна, прикованный к месту этим ужасным криком. Я все еще стоял там, когда дверь Квадратной башни распахнулась и в освещенном проеме появилась фигура Дамы в черном. Она была жива и невредима, но ее бледное, призрачное лицо выражало неописуемый ужас. Она протянула руки в темноту, и оттуда вылетел Рультабийль; руки Дамы в черном сомкнулись у него за спиной, и я больше ничего не слышал, кроме вздохов и стонов, да еще трех слогов, непрерывно звучавших во тьме: "Матушка! Матушка!" Наконец я тоже спустился во двор; в висках у меня стучало, сердце билось с перебоями, вены чуть не лопались. То, что я увидел на пороге Квадратной башни, меня отнюдь не успокоило. Напрасно я пытался себя урезонить: "Ничего, мы ведь считали, что дело плохо, как все вдруг стало на свои места. Разве сын не отыскал свою мать? Разве мать не вернула наконец себе сына?" Но откуда, откуда этот смертный крик, если она жива? Откуда этот ужасный крик, прозвучавший перед тем, как она появилась на пороге башни? Как ни странно, но, идя по двору, я не встретил ни одной живой души. Неужели никто не слышал выстрела? Неужели никто не слышал крика? Где г-н Дарзак? Где Старый Боб? Неужели он до сих пор работает в нижнем зале Круглой башни? Я готов был в это поверить: там, внизу, еще горел свет. А Маттони? Он что, тоже ничего не слышал? Он же дежурил в Садовой башне. Ничего себе! А Бернье? А матушка Бернье? Их нигде не было видно, а дверь Квадратной башни распахнута настежь! Ах, какой нежный шепот: "Матушка! Матушка!" И ответные слова сквозь плач: "Мальчик мой!" Они даже не закрыли как следует дверь в гостиную Старого Боба. Туда-то она и увела свое дитя. Так они и сидели одни в этой комнате, сжимая друг друга в объятьях и повторяя: "Матушка!", "Мальчик мой!". А потом они заговорили прерывистыми, незаконченными фразами. Это были какие-то божественные глупости. "Значит, ты не умер?" - "Конечно, нет!" И от этих слов они снова начинали плакать. Ах, как они обнимали друг друга, наверстывая упущенное время! Как он, должно быть, наслаждался ароматом духов Дамы в черном! Еще я слышал, как Рультабийль сказал: "Знаешь, матушка, украл тогда не я". По звуку голоса можно было подумать, что бедняге Рультабийлю все еще девять лет. "Конечно, мальчик мой, конечно, не ты". Подслушивал я непроизвольно, но у меня вся душа переворачивалась. Оно и понятно: мать вновь обрела свое дитя. Но где же Бернье? Я вошел в привратницкую, желая выяснить, почему кричали и кто стрелял. В глубине привратницкой, освещенной лишь маленьким ночником, матушка Бернье бесформенной массой полулежала в кресле. Когда прозвучал выстрел, она, по-видимому, была уже в постели, а потом в спешке накинула на себя какую-то одежду. Ее черты были искажены от страха. - Где папаша Бернье? - спросил я. - Там, - дрожа, ответила она. - Там? Где - там? Матушка Бернье не ответила. Сделав по привратницкой несколько шагов, я споткнулся и наклонился, чтобы посмотреть, что попалось мне под ноги. Оказалось, я наступил на картофелину. Я опустил ночник: весь пол был усыпан раскатившейся картошкой. Неужто мамаша Бернье не удосужилась собрать ее после того, как Рультабийль опорожнил мешок? Я выпрямился и повернулся к матушке Бернье: - Но ведь тут стреляли! Что случилось? - Не знаю, - ответила та. Я услышал, как кто-то затворил дверь в башню, и на пороге появился папаша Бернье. - А, это вы, господин Сенклер! - Бернье, что случилось? - Ничего серьезного, господин Сенклер, уверяю вас, ничего серьезного. - Говорил он слишком громко и бодро, и я усомнился, что он и в самом деле так невозмутим, каким старается казаться. - Пустяковое происшествие. Господин Дарзак положил свой револьвер на ночной столик, а револьвер нечаянно выстрелил. Госпожа, понятное дело, испугалась и закричала, а так как окно у них было открыто, она решила, что вы с господином Рультабийлем услышите, и вышла, чтобы вас успокоить. - Стало быть, господин Дарзак вернулся к себе? - Он пришел почти сразу же после того, как вы ушли из башни, господин Сенклер. А револьвер выстрелил почти сразу после того, как он вошел в комнату. Не думайте, я ведь тоже испугался, побежал со всех ног. Господин Дарзак мне открыл. К счастью, никого не ранило. - А госпожа Дарзак вернулась к себе тоже сразу после моего ухода? - Сразу же. Услышала, как вошел господин Дарзак, и пошла за ним. Они ушли вместе. - Господин Дарзак у себя в спальне? - Да вот он! Я обернулся и увидел Робера; несмотря на плохое освещение, я заметил, что он чудовищно бледен. Знаком он попросил меня подойти. Я повиновался, и он проговорил: - Послушайте, Сенклер, Бернье, наверное, уже рассказал вам о происшествии. Думаю, о нем не следует говорить никому, если, конечно, вас не спросят. Другие, быть может, не слышали выстрела. Ни к чему пугать людей, верно? Да, кстати, у меня к вам просьба. - Выкладывайте, друг мой, - ответил я. - Вы же знаете: я весь ваш. Располагайте мною, если я чем-то могу быть полезен. - Благодарю. Речь идет лишь о том, чтобы уговорить Рультабийля идти спать. Когда он уйдет, жена успокоится и тоже ляжет. В отдыхе нуждаются все. Спокойствие, Сенклер, спокойствие! Всем нам требуются отдых и покой. - Ладно, мой друг, можете на меня рассчитывать. Чтобы подчеркнуть свою преданность, я крепко пожал ему руку, однако вместе с тем у меня осталось убеждение, что все они скрывают от нас нечто серьезное, очень серьезное. Он ушел к себе, а я не мешкая отправился в гостиную Старого Боба за Рультабийлем, однако на пороге столкнулся с Дамой в черном и ее сыном, которые как раз выходили оттуда. Оба они были молчаливы и держались как-то непонятно: я ведь только что слышал их восторги и полагал, что увижу сына в материнских объятиях. Я молча застыл от удивления. Поспешность, с какою г-жа Дарзак стремилась в столь исключительных обстоятельствах расстаться с Рультабийлем, невероятно заинтриговала меня, а покорность, с какою Рультабийль подчинился, меня просто изумила. Матильда поцеловала моего друга в лоб и сказала: "До свидания, дитя мое" - столь бесцветным, печальным и в то же время торжественным тоном, словно прощалась, лежа на смертном одре. Рультабийль молча увлек меня вон из башни. Он дрожал как лист. Дверь в Квадратную башню закрыла сама Дама в черном. Я был уверен, что там произошло нечто неслыханное. История с револьвером меня не удовлетворяла; Рультабийль, без сомнения, думал так же, если, конечно, его рассудок и сердце не помутились окончательно от того, что произошло между ним и Дамой в черном. А потом, с чего я взял, что Рультабийль думает не так же, как и я? Едва мы вышли из Квадратной башни, как я схватил Рультабийля и подтолкнул его к парапету, соединяющему Квадратную и Круглую башни, под крышу Круглой башни. Репортер, послушный как ребенок, прошептал: - Сенклер, я поклялся матери, что не буду видеть и слышать ничего, что произойдет этой ночью в Квадратной башне. Это мое первое обещание матери, Сенклер, но свое место в раю я уступаю ей. Я должен все видеть и слышать. Мы стояли неподалеку от еще горевшего окна гостиной Старого Боба, которое выдавалось над морем. Окно это было открыто, благодаря чему мы и услышали так отчетливо выстрел и смертный крик, невзирая на толстые стены башни. С того места, где мы стояли, заглянуть в окно мы не могли; но как знать, может быть, мы услышим что-нибудь? Буря уже стихла, однако волны еще не улеглись и разбивались о скалы полуострова Геркулеса с яростью, делавшей невозможным приближение лодки к берегу. Мысль о лодке возникла у меня потому, что на какую-то секунду мне почудилось, будто во мраке появилась и исчезла тень лодки. Впрочем, что я! Скорее всего, это была игра моего воображения, которому везде мерещились зловещие тени, воображения, разыгравшегося гораздо сильнее, чем волны.
