— Оставь ее в покое, — резко сказал Хортон.
Никодимус замер.
Молчание продолжалось. Ничего нельзя было сделать, нечего было сказать. Пруд был здесь; следующий шаг оставался за ним.
Сфера шелохнулась, задрожала, а потом отступила, откатилась назад в темноту, так что и следа не осталось, хотя Хортону показалось, что он еще долго видел ее, прежде, чем она исчезла. При движении она шуршала и звук этот долго затихал на расстоянии, а вонь, к которой они каким-то образом начали привыкать, постепенно рассеивалась.
Никодимус вернулся к костру и опустился возле него на корточки.
— К чему бы все это? — спросил он.
— Посмотреть хотел он на нас, — проскулил Плотоядец. — Посмотреть приходил.
— Но зачем? — недоумевала Элейна. — Зачем бы ему на нас смотреть?
— Кто знает, чего Пруду захочется, — философски заметил Никодимус.
— Это можно узнать одним способом, — сказал Хортон. — Я пойду и спрошу Пруд.
— Это самое безумное, что я когда-либо слышал, — сказал Никодимус. — Это место, должно быть, на вас подействовало.
— Не думаю, что это безумно, — возразила Элейна. — Пруд ведь пришел к нам с визитом. Я иду с вами.
— Нет, не идете, — не разрешил Хортон. — Только я должен идти. Вы все остаетесь здесь. Никто не пойдет со мной и никто не отправится следом. Понятно?
— Ну, посудите, Хортон, — проговорил Никодимус, — не можете же вы просто так сорваться и пойти…
— Пускай идет, — проворчал Плотоядец. — Приятно знать, что не все люди такие, как мой трусливый друг там, над дверью.
Он шатаясь поднялся на ноги и отдал Хортону грубый, почти насмешливый салют.
— Ступайте, мой друг-воин. Идите встретить врага.
Два раза он сбился с дороги, не заметив поворотов тропы, но в конце концов дошел до пруда, спустился по крутому склону берега и свет фонарика отразился от твердой полированной поверхности.
Ночь была тихой, как смерть, Пруд лежал ровным и безжизненным. По небу простерлась дымка незнакомых звезд. Оглянувшись назад, Хортон видел отблеск костра в лагере над верхушками деревьев.
Он пристроил каблуки на покатом камне, уходящим в Пруд, и низко склонился.
— Все нормально, — сказал он, одновременно вслух и в мыслях, — давай.
Он подождал, и ему показалось, будто в Пруду возникло легкое шевеление, рябь, которая была не совсем рябью и с того берега донесся шепоток, словно слабый ветер подул среди камышей. Почувствовал он шевеление и в сознании, ощущение, будто там что-то выстраивается.
Он подождал, и теперь это уже было более не в его мозгу, а через какой-то сдвиг неких координат, ему неведомых, если не считать мысли, будто координаты могут в этом участвовать, он как бы начал перемещаться. Он, казалось, повис неким бесплотным существом в какой-то неведомой пустоте, содержавшей один-единственный предмет, голубую сферу, блестевшую в солнечном свете, изливавшемся из-за его левого плеча, или того места, где должно было находиться левое плечо, так как он даже не был уверен, есть ли у него тело.
Не то сфера двигалась к нему, не то он к ней падал — что именно, он не мог быть уверен. Но в любом случае, она приближалась. Увеличивалась, и вместе с тем голубизна ее поверхности начинала испещряться рваными белыми клочьями, и он понял, что сфера — это планета, и часть ее поверхности скрыта облаками, которые прежде скрадывались глубокой голубизной поверхности.
Теперь уже без сомнения он падал сквозь атмосферу планеты, хотя падение его казалось столь управляемым, что он не чувствовал опасения. Это напоминало не падение, а, скорее, плавное приближение, словно парение пуха в воздухе. Сфера, как таковая, исчезла: диск ее стал таким большим, что заполнил все поле зрения и вышел за его пределы. Теперь под ним лежала огромная синяя равнина, с размазанными по ней белыми облаками. Облака, но более никаких очертаний, никаких признаков континентальных массивов.
Теперь он двигался быстрее, круто спускаясь вниз, но иллюзия падения сохранялась. По мере приближения к поверхности он увидел, что голубизна покрыта рябью — воду приводил в движение бешеный ветер дувший над ней.
Не воду, сказало что-то ему. Жидкость, но не воду. Жидкий мир, планета-океан, сплошная жидкость без континентов и островов.
Жидкость?
— Так вот оно что, — произнес он, говоря ртом, находившимся на голове, приставленной к его телу, скорчившемуся на берегу Пруда. — Так вот ты откуда. Вот что ты такое.
И он вернулся обратно, облачком пуха, повисшим над планетой и наблюдавшим, как под ним в океане происходит огромный сдвиг, жидкость выпирает горбом наружу, округляется и образует сферу, может быть многих миль в поперечнике, но в остальном в точности похожую на ту, другую сферу, пришедшую с визитом к костру. Он видел, что она подымается, всплывает в воздухе, поначалу медленно, потом набирая скорость, покуда не понеслась на него словно ядро-переросток. Оно не поразило его, а прошло немного в стороне. Хортона-пушинку подхватило и отбросило завихрением воздуха, вызванным проносящейся сферой. Далеко позади нее, он услышал долгие раскаты грома, когда разорванная атмосфера вновь сомкнулась, заполняя пустоту, оставшуюся за летящей сферой.
Оглянувшись, он увидел, что планета быстро уменьшается, отступая назад в пространство. Странно, подумал он, что такое происходит с планетой. Но почти тотчас понял, что происходит это не с планетой, а с ним самим. Его захватило притяжением массивного жидкого ядра и, порхая вверх-вниз, дрожа в гравитационном поле, Хортон уносился вместе с ним в глубины пространства.
Все, казалось, утратило всякий смысл. Он словно потерял всякую ориентацию. Не было точек отсчета, кроме жидкого ядра и далеких звезд, и даже эти точки отсчета, казалось, почти не имели смысла. Казалось, он потерял меру времени, а у пространства словно вовсе не осталось размеров, и хотя что-то от собственной личности у него еще осталось, но было так мало, так тускло, что скорее являлось лишь проблеском личности. Так вот что бывает, с удовлетворением сказал он себе, когда у тебя нет тела. Миллион световых лет может сделаться одним шагом, а миллион лет простых — не более, чем секундой. Единственное, что он сознавал, был звук космоса, ставшего словно океан, обрушивающийся водопадом тысячемильной высоты — и еще один звук, высокий, чтоб его можно было уловить слухом, и были это, сказал себе Хортон, вздохи тепловых молний, сверкающих рядом с бесконечностью, и сверкание этих молний, он знал, было меткой времени.
Вдруг он осознал, что, пока он мгновение смотрел в сторону, сфера, за которой тащило его сквозь пространство, нашла солнечную систему и проносится сквозь атмосферу вокруг одной из планет. На его глазах сфера вспучилась с одной стороны и от нее отделилась другая сфера, поменьше, отпавшая от большой и принявшаяся обращаться вокруг планеты, тогда как большая, родительская сфера, повернула прочь, чтобы вновь устремиться в пространство. Заворачивая, она стряхнула его и швырнула прочь, и он оказался свободным и полетел, кувыркаясь, к темной поверхности неведомой планеты. Страх глубоко вонзил в него когти и он открыл рот, чтобы кричать, поразившись, что у него есть рот, которым можно кричать.
