Почему мы причалили именно у этого рунья? Трудно сказать. Скорее всего чисто случайно: повсюду были точно такие же каменистые берега, изрезанные ручейками и речушками, а за ними везде стелилась одинаково зеленая тысячеглазая тундра, с любопытством всматривающаяся в небо бесчисленными озерами. Просто нам показалось, что отъехали достаточно далеко на север, и сказали: “Здесь!” Не глуша мотора, молодой помор Сережа Заборщиков помог выгрузиться, велел ждать утром через два дня на третий, и его узконосая деревянная лодка нырнула в подступающий к берегу туман.
Пока разбивали лагерь, каждый приглядел себе место по рыбацкому вкусу. Доктор отправился на ближайшее озерцо, затянутое по краям нежно-зеленой травой, а я решил поблеснить в речушке, где, по моим представлениям, должны были рыскать голодные косяки нельмы, сига, омуля. Однако если рыба и водилась в речке, присутствия своего она ничем не выдала. Безрезультатно побросав спиннинг минут сорок, я заскучал и пошел проведать Романа.
Окруженный зыбким гудящим ореолом комаров и мошки, доктор стоял по колено в сыром ягеле и, воинственно выставив окладистую бороду, вываживал какую-то рыбину: кончик его спиннинга пружинисто, в такт рывкам, изгибался.
– Уже третья,- сообщил Роман, выбрасывая на берег щучку весом не более полукилограмма.- Присоединяйся.
Я не заставил себя долго упрашивать и вскоре убедился, что щурята берут здесь безотказно, а вот их бабушки и дедушки от знакомства с нами упорно отказываются. Натаскав десятка полтора фунтовых “шнурков”, мы заверили друг друга, что мелкая щука несравненно вкуснее крупной, и двинулись готовить ужин.
Ночи в Заполярье во второй половине июля еще не черные, но уже и не белые. Они скорее серовато-голубые или перламутровые; когда такая ночь опускается, тундру затягивает, словно вышедший из фокуса негатив, дрожащей полупрозрачной дымкой, и эта пелена порой совсем безмолвна, даже твой собственный голос вязнет в ее ватном теле, а иногда делается разговорчивой и многозвучной, и тогда опытный охотник различит в ней тявканье песца, всхлипы совы, кашель росомахи…
Мы сидели с Романом у костра, ждали, когда снятая с огня уха дойдет на углях, и вслушивались в дремлющую тундру. Тундра молчала, и тишина оттого казалась абсолютной, безграничной, всеобъемлющей. Не зря такую тишину называют звенящей, подумал я. Мне даже показалось, что в ней и правда звучат далекие, почти неразличимые колокольчики.
– Колокольчики…-не то спросил, не то сообщил мне Роман.
И тут я осознал, что перезвон мне не причудился, а реально существует. И бубенчики, кому бы они ни принадлежали, движутся в нашу сторону.
– Похоже, у нас будут гости, Рома.
Доктор покосился на прислоненное к палатке ружье и ничего не ответил. Колокольчики шли прямо на нас, и я тщетно пытался разобрать, сколько их, пока в сумерках не обрисовались силуэты человека и двух оленей.
Оставив оленей поодаль, человек не спеша и как-то по-хозяйски подошел к костру, молча уселся на землю. Достал из-за пазухи трубку, прикурил от головешки. Так же молча, не глядя на нас, полностью погрузился в курение. Это был пожилой ненец лет пятидесяти, одетый в летнюю потрепанную малицу, сверкающие на коленях штаны из ровдуги [Замша из оленьей шкуры.] и облысевшие от возраста пимы. Лицо его, усталое и морщинистое, излучало наслаждение, глаза сошлись в узенькие щелочки; весь мир, казалось, сосредоточился для него в трубке, исторгавшей клубы черного и довольно зловонного дыма.
Мы переглянулись с доктором. Северный этикет нам был немного знаком: сперва угощение, потом беседа. Роман указал взглядом на уху, и я разлил ее на троих - доктору и ненцу в миски, себе в крышку от котелка. Ни слова не говоря, подал гостю уху, пододвинул хлеб, чеснок.
Ненец так же молча принял миску, зачерпнул ложкой, попробовал… и звучно сплюнул в сторону. Затем встал, отошел на несколько шагов и выплеснул содержимое миски. Вернулся. Сел. И с брезгливостью произнес:
– Сяторей [Щука (ненец.).]. Не рыба.
Я разозлился, на мой вкус уха получилась отменная, но спорить не стал -человек прямодушно высказал свое мнение, что ж теперь…
Пока мы с Романом ели уху, ненец терпеливо и задумчиво жевал хлеб с чесноком, храня молчание, и оживился, только когда заварился чай.
За чаем и познакомились; выяснилось: наш ночной гость оленевод, пасет с бригадой большое колхозное стадо где-то здесь, на севере Канина, и зовут его Николай Апицын.
– Отчего же у тебя фамилия русская? - поинтересовался доктор.
– Почему русская,-не согласился Николай.-От Апицы идем, из рода Вэры. Ученый из Ленинграда приезжал, говорил, еще четыреста лет назад писали: был на Канине ненец Агаща…
Еще минут двадцать Апицын, в котором проснулась словоохотливость, рассказывал о своих предках, и вдруг безо всякой видимой причины заявил:
– Зря сюда приехали. Плохое место. Болота. Гнус. Холодно.
– Чем же плохо? - рассудительно возразил доктор.-От гнуса мазь есть. Костюмы у нас теплые. Палатка. Дров много. В озере рыба.
– Хо! Разве сяторей - рыба? В ручье есть рыба, правда. Хариус. Но его тру-удно поймать. Сильно осторожная рыба.
Я обрадовался: - Ну вот, даже хариус водится! Мы здесь отлично отдохнем.
Апицын снова замолчал, смиряясь, судя по всему, с тем, что место нам все равно нравится. Затем с явной неохотой уступил:
– Отдыхайте. Только уходить от Харьюзового ручья не надо.
– Почему это не надо? -начал заводиться я. Что это за дела: пришел, уху охаял, а теперь с места согнать пытается.-Захотим, на другой ручей пойдем.
– Не надо уходить далеко,-повторил Апицын.
– Но почему?!
– Сиртя тут живут…-неохотно пробормотал ненец.
– Сиртя? - переспросил Роман. Он, как и я, слышал это слово впервые.-А это что еще такое?
– Маленькие люди такие. Шаманы. Сильные шаманы. Выдутана[У ненцев шаман высшей категории. Выдутана лечили тяжелобольных, предсказывали будущее. Камлание выдутана сопровождалось невероятйыми трюками, например, они якобы могли протыкать себя хореем.].
– Сказка,- фыркнул доктор.
– Как сказка! Сиртя раньше много было в тундре, тысячи. Сейчас совсем мало. Однако, есть. Ненцы к ним иногда ходят, когда болеют. Или когда про завтра спросить надо.
– Значит, сиртя людям помогают? - зацепился дотошный Роман.
– Прмогают, помогают…
– Так отчего же место, где живут эти сиртя, плохое?
Ненец смутился: - Говорят так… Олень туда не ходит, ягель не растет вокруг сиртямя [Чум сиртя (ненец.).]. Если человек без дела придет, помереть может. Подальше от сиртя надо ходить.
Чего-то не договаривал Апицын, темнил.
– Ну а сам ты зачем в эти “плохие” места пришел? Просто так, что ли?
