Об этом бесполезно разговаривать. Прежде надо сделать так, чтобы в деревнях не было крепостных, в усадьбах — рабов, чтобы ильен, без которого тоже не обойтись, не чувствовал себя владыкой, а служил колоколу и народу. Тогда, может быть, люди перестанут делиться на своих и чужих, и любой колокол станет для человека родным.
А пока нужно просто спасать уцелевших.
Колокольчики, ободранные с меча, Торлиг бросил на каменную ступеньку, топнул сапогом, расплющив тонкую работу. Поднял бывшие обереги рода Дзеров, придирчиво осмотрел, затем спросил кузнеца, все еще стоящего неподалеку:
— Ты по серебру можешь работать?
— Как-нибудь не оплошаю.
— Тогда возьми и сделай серьги своей женщине. Пусть это серебро послужит доброму делу.
* * *
Новую колокольню рубили из векового леса, на пустоши, где было решено ставить деревню. Колокольный звон из Кашто, пусть приглушенно, но долетал сюда. Именно так строились деревни в старые времена, когда нечисть нигде не чувствовала себя вольготно.
Когда поселок обустроится как следует, на площади встанет каменная колокольня, а покуда сойдет и эта. Главное — колокол. Где слышен колокольный звон — там и родина.
Жгли уголь, складывали плавильную печь, мастерили изложницу. Кузнец из Кашто сковал четыре лжицы на длинных рукоятях — черпать расплавленный металл. Повозка давно была доставлена на новое место и охранялась днем и ночью.
Колокол делается не один день, зато и служит не один век.
Люди копали и отмучивали глину, просеивали песок. Из обжигной печи явился на свет огромный, на много пудов тигель, в котором предстояло плавить металл. Мастер Хань, выведенный отрядом Торлига из горящего Сипура, готовил формы, набивал опоки смесью песка и глины, а внутреннюю часть опок затирал литейной землей, замешанной на сосновой смоле. Потом гладкой палочкой выдавливал на застывшей поверхности орнамент, который пройдет по юбке колокола. Цветы, листья и чудесные узоры; если колокол не будет красив, он не станет в должной мере певучим.
Трое учеников, которых Хань отобрал, — одного из жителей деревни, двоих из числа беженцев, — находились при старике неотлучно, впитывая науку и выполняя всякую работу.
Наконец в плавильный тигель начали загружать привезенный металл. Предание велит брать самую красную медь, самое белое серебро, самое желтое золото и самое черное олово. Но сейчас в тигель пошли осколки тимпанов с Колокольного тракта, куски столичных колоколов и замолкший голос Сипура. Кто-то из беженцев принес на груди частицу главного колокола Ношиха. И, конечно, в тигель отправились отбитые у варваров куски колокола из замка Вахт. Дорогой серебряной, дешевой свинцовой и черной оловянистой бронзы было привезено столько, что могло хватить на два больших колокола, и металл честно делился пополам, чтобы второй колокол, когда придет время ему появляться на свет, вышел не хуже первого.
Ранним утром в горне был разведен огонь, долгий день и долгую ночь подручные качали мехи и досыпали в горн легкий березовый уголь, и наконец, на следующее утро мастер сказал, что плавка закончена.
Вокруг горна собрались все беженцы и почти все жители Кашто. Для одних то была насущная необходимость, для других, казалось бы, просто интерес, ведь не каждому в жизни доводится видеть, как отливают колокол. Но сверх того, люди понимали, что новый колокол не должен быть чужим и обитателям Кашто. Доброе соседство — то же родство.
Жидкий металл в плавильном тигле жил неспокойной жизнью. По светящейся поверхности бродили тени, словно пенки на горячем молоке. Над тиглем поднимался горький пар. Завтра мастера, что будут разливать бронзу, надышавшись этим паром, слягут в лихорадке. Это еще одна цена, которую платят колоколу. А пока Торлиг иль Вахт первым поднялся на литейный помост, снял с перевязи серебряный колокольчик и бросил его в плавильный тигель. Всего на перевязи было пять колокольчиков — знак древнего рода, состоящего в родстве с императорским домом. Теперь колокольчиков осталось четыре, но зато новорожденный колокол будет не чужим.
Один за другим подходили люди, снимали с шеи семейные обереги: медные, бронзовые, серебряные, а то и золотые, кидали их в огненную купель, прося защиты и покровительства. Звонкие амулеты можно сделать новые; среди беженцев имелись и кузнецы, и ювелиры, а колокол — один для всего народа.
Торлиг подошел к Пухру, безучастно наблюдавшему за обрядом.
— Ты что не идешь?
— У меня нет бубенчика. Был медный амулетишко, так его палач на плахе раздробил. Всю деревню смотреть согнали, словно человека казнят.
Торлиг кивнул, соглашаясь с чем-то.
Потом сказал:
— Дай-ка меч на минуту.
Снял со своего эфеса еще два колокольчика, один подвесил на рукоять меча, где прежде болтались обереги иль Дзера. Обнажил свой меч, плашмя коснулся плеча ничего не понимающего мужика.
— Я, Торлиг иль Вахт, последний в роду, нарекаю тебя своим братом. Отныне твое имя Пухр иль Вахт. Носи его с честью.
— Что же, я теперь благородный ильен?
— Ильен. А благородство зависит только от тебя. И давай поспеши. Вот этот звоночек ты должен отдать колоколу.
— Погодь. А сам-то ты как? У тебя же всего два колокольца осталось, меньше, чем было у того, с которым ты дрался.
— Ничего. Колокольчики дело наживное. Наладим жизнь, будут и колокольчики.
— А где ильены свои обереги добывают? У черной кости все просто, на то и простолюдины. Народится младенчик, его принесут под колокол, и звонарь ему на шею оберег наденет. У нас хороший звонарь был, горбатенький, но до колокольного звона ярый. Его желтоглазые с колокольни сбросили, он там в набат бил. А где высокородные по стольку бубенцов берут — не знаю. Говорят, друг у друга отымают.
— Оберег отнять нельзя. То есть можно, но он чужого охранять не станет. Так, обычный погремок, хуже, чем коровье ботало. Настоящие колокольчики дарят. Иному, если родни много, штук сто на смотрины принесут. Один малышу под колоколом на шею надевают. А прочие, если род знатный, он сам выбирает, когда получает меч.
— Так у тебя смотрины, поди, лет двадцать тому были. Откуда новые колокольцы взять?
— Заслужу, так подарит кто-нибудь, — беспечно ответил Торлиг. — А ты иди к горну. Скоро весь народ пройдет, колокол отливать начнут.
Зажав амулет в кулаке, Пухр пошел к дымящему горну.
— Вот чудеса, — бормотал он неслышно. — Убегал, убегал от иль Бахтов, а теперь что? От самого себя не убежишь.
Мастер Хань подал знак, трое его учеников и кузнец из Кашто взялись за лжицы, перегретый металл потек в литники. Толпа дружно вздохнула, люди один за другим опускались на колени.
