Зазвонило; Моник протянула Жозефу трубку:
— Вас. Из Отдела градостроительства.
— Простите, что я вас беспокою, но я сейчас слышала, — судорожный вздох, — то есть, я видела что-то странное. Вы не могли бы подойти к нам в Отдел? Я объясню…
— Через минуту, — сказал Жозеф, едва не перекувырнувшись через стул, на ходу хватая пальто.
— Тебе не кажется, что с ним что-то не то? — спросила Моник, глядя ему вслед. — Может, ему с тобой поговорить?
— Так он живой, — пробормотал Оливье. — Не моя клиентура.
Брюно Лефевр морщился все утро, читая газеты — судя по заголовкам, в Париже успешно состоялся конец света. Особенно ему не понравился «Ле Паризьен», злорадно сообщающий: «Беспилотное метро теперь тоже бастует!» Из-за газет, плохого настроения и нежелания снова сталкиваться с призраком горничной Лефевр выехал на работу позже. И от души обругал себя за это, когда за несколько кварталов от офиса пришлось затормозить: вся улица стояла.
— Что такое?
— Кажется, манифестация!
Когда живешь в Париже, успеваешь насмотреться демонстраций; в конце концов они кажутся просто элементом пейзажа, как нескончаемые колонны машин на Елисейских полях. Но такого шествия, как сегодня, Лефевр еще никогда не видел.
И не хотел бы увидеть вновь.
Процессия вышла из-за поворота безмолвно, не было обычного гула, барабанного боя; никто не пел, не скандировал лозунги. Люди просто шли…
И не то, чтобы люди.
Это походило бы на парад ряженых в Марди Гра: наряды, вытащенные из пропахших нафталином эпох, окровавленные камзолы, продранные мундиры, древние лохмотья.
Походило бы, если б не неживые лица марширующих, с устремленными вперед одинаково пустыми глазами. Если б через манифестантов так явно не проглядывались стены и припаркованные машины.
Туристы на узких тротуарах сперва оживились, повытаскивали фотоаппараты. Потом один за другим опускали их, отступали, глядя на пробитые лбы марширующих и кое-где — темные багровые полосы на шеях. Кто-то пытался вжаться в стену. Плакали дети.
Лефевр сглотнул. Сплюнул. Кажется, этот… профсоюз согнал на демонстрацию всех призраков, которых только смог.
«А и черт с вами! — подумал он зло, изо всех сил давя на гудок — чтоб только пробить это молчание. — Черт с вами… Сейчас…»
От бюро до Отдела по градостроительству не так далеко — десять минут быстрым бегом. Жозеф, не останавливаясь, влетел в двери, промчался мимо недоуменного администратора, рванул вверх по лестнице.
И не иначе как прорвал границу — на нужном ему третьем этаже не было ни души.
В самом кабинете — тоже.
— Сабин! Сабин, отзовитесь!
Никого, все бюро заперты. Только в самом конце коридора дверь приоткрыта.
И рядом метет пол уборщица.
Горничная на него не смотрела. А Жозефу хватило единственного взгляда на потемневшее лицо, чтоб попытаться как можно быстрее проскользнуть за ее спиной. Что-то он, кажется, выронил по пути, но возвращаться не стал.
— Жозеф, вы ее видели? — шепотом спросила Сабин.
— Видел.
И, кажется, даже знаю, откуда она…
Помещение с приоткрытой дверью оказалось архивами. Серые металлические стеллажи высились до потолка, на них — бесконечные картонные коробки. Несколько ящиков, забитых папками, составлено прямо на пол.
— Это она меня сюда привела. Только я не понимаю, зачем…
— Зато я понимаю… Вы знали, что ваш патрон раньше работал в Отделе архитектуры и культурного наследия?
— Да, я же смотрела его био… Стойте. Вы о чем думаете?
— Думаю, что благодаря ему отель стало можно продать.
— Полагаете, он забрал документы с собой? И спрятал здесь?
Почему бы и нет. Уничтожить досье — все-таки серьезное преступление. Но если Лефевра убедительно попросили просто «потерять» его… Среди такой кучи бумаг что угодно может пропасть.
Сабин прошла вдоль стеллажей, бесцельно притрагиваясь к коробкам, разглядывая обозначенные на них даты.
Жозеф задрал голову, беспомощно оглядывая архивы.
Здесь нам никогда его не найти…
Он не сразу сообразил, что в дверях кто-то стоит. Заметил только, что стало темно. В дверном проеме стояла уборщица и скалилась обожженным ртом. Метла исчезла; теперь в руках у горничной был знакомый спичечный коробок. С неподвижной ухмылкой она чиркнула спичкой, прежде чем Жозеф успел ей помешать, и бросила ее внутрь.
Вспыхнуло. Жозеф оглянулся: дальние архивы упаковали в несгораемое железо, но тут, впереди — один картон….
Он набросил куртку на ящики, но пламя успело перекинуться на соседний стеллаж.
— Сабин, выходите! — закашлялся. — Выходите же!
Полусгоревшей курткой он пытался как-то прибить огонь, тот весело пожирал картон, расходился. Еще несколько минут — и все здесь вспыхнет. Противопожарная сигнализация, должна была уже надрываться, а сверху — литься вода, но все молчало.
Сквозь дым Жозеф увидел, как горничная подносит к коробку вторую спичку. Жозеф бросился к ней прямо через пламя; кажется, штанина загорелась. И услышал спокойный голос — с той стороны:
— Стойте, Алис!
В помещение ударила пенная струя, Жозеф задохнулся, отплевался и рванул Сабин за руку в коридор.
Опустив древний огнетушитель, Оливье очень спокойно выговаривал горничной:
— Вы хорошо потрудились, Алис. Здесь уже достаточно светло. Хватит.
Теперь уже было слышно, как пронзительно верещит сигнализация. А по коридору к ним бежал Лефевр, взмокший и запыхавшийся.
— Никто не пострадал?
— Нет, — ответил ему Оливье. — Да и сгорело там не так уж много.
Лефевр вытер лоб и обратился к Жозефу:
— Кажется, я должен кое-что вам показать.
Жозеф сделал приглашающий жест в полузатопленные архивы.
Горничная потихоньку бледнела и выцветала; сейчас пропадет.
— Постойте, Алис, — удержал ее Оливье, — вы уже и так пропустили несколько сеансов. Вы не хотите поговорить о том, что сейчас произошло?
— Как ты меня нашел? — спросил Жозеф, когда они вернулись в бюро. Оливье только пожал плечами:
— Ты же увел мои спички…
Поиски Оливье наконец дали результат. Как оказалось, горничная Алис погибла при пожаре, который сама и развела. С предыдущего места ее уволили из-за склонности к пиромании: ей казалось, что в помещениях «недостаточно светло». Хотела ли она в самом деле помочь профсоюзу или просто воспользовалась общей бесконтрольностью — так или иначе, после пожара в архивах «обнаружилось» то самое досье отеля «Сентраль». Оно уже было передано в мэрию; Жозеф надеялся, что если продажу и вовсе не отменят, то, по крайней мере, задержат на неопределенный срок.
