Я покопался в куче книг возле упавшего стеллажа. Словари, энциклопедии, сопутствующие издания. После этого вернулся к чемоданам с добычей. К Биржевому Таро прилагалась карманная колода Египетского Таро Кроули по сибирскому образцу. Присев на пятках, ритмично считая под нос, я разложил на голом зимназовом полу две сотни гадательных последовательностей. Поченгло спасает. Договор с Победоносцевым. Союз ледников. Зима держит. Шульц продал Теслу. Беги. Помехи здесь давали себя знать сильнее, но, поскольку я уже знал содержание этой тьмечеграммы, пропуски и неверные считывания можно было пропустить. Одно было точно: это ни Тесла, ни Кристина — это уже автоматический Чметный Молот бьет[399].
В дверь постучал штатовский аппаратчик. Мы поднялись на крышу.
У крыши Башни Седьмого Часа никаких окружающих ее защитных оград не было, так что, встав на наклонной плоскости, я инстинктивно подперся зимназовой тростью, чтобы не упасть. Ветер раздул полы пиджака, я застегнул пуговицу. Вычищенная, отполированная до блеска поверхность зимназовых плит блестела под ногами словно ртутное озеро, солнце на каждом шагу отбрасывало свои зайчики во все стороны, ты шел словно внутри громадной электрической лампы. Господин Порфирий Поченгло, Премьер-Министр Временного правительства Соединенных Штатов Сибири, сидел в самом центре, возле крутого столика. Сквозь насаженные на ястребиный нос черные очечки он читал бумаги, подаваемые ему из толстой папки секретарем. Нога в толстых лубках лежала на небольшом табурете, обитом выцветшим пурпуром. Стальной свет отекал Поченгло со всех сторон, он был спиралью накаливания этой лампы.
Секретарь наклонился, шепнул ему что-то на ухо. Господин Порфирий поднял голову. Я стоял напротив.
— И кто же это такой? — удивленно фыркнул тот.
Секретарь с аппаратчиком глянули друг на друга с замешательством. Штатовский крепко схватил меня под руку.
Я стукнул тростью в зимназо.
— Я не купил для вас Историю у лютов, — сказал я, — но вижу, вы и сами справились.
Тот сорвал очки.
— Пан Бенедикт?! Это вы?! Это и вправду вы?!
Я подошел, протянул руку.
— Позвольте пожать руку государственного мужа.
Он глянул на мою трехпалую ладонь, на шрамы и увечья. Слегка приподнявшись с кресла, он схватил ее обеими руками, замкнул с сильном, сердечном зажиме.
— Даже и не спрашиваю. Тоже прошли всякое. Присаживайтесь.
Жестом руки он отправил своих людей. Я устроился в плетеном кресле. Серебряные паруса яркого света хлопали по сторонам, на глаз все время набегали слезы — весь окружающий мир растекся в синеву с зеленью и это мерцающее серебро, его было больше всего.
Поченгло тоже какое-то время молчал.
— Выпейте, — произнес он тихо, прозвенев графинчиком и рюмкой. — Наливка из сибирского ракитника, годовая выдержка. Подавляет всяческие боли.
Практически на ощупью я обмочил губы в напитке.
— Я уже второй день ничего не ел.
— Боже мой, Бенедикт Герославский… — Поченгло все еще недоверчиво качал головой. — Жена не поверит, когда ей напишу.
Рюмка выскользнула из моих пальцев. Трртрртрр-ууух! — покатилась она по крыше и полетела в пропасть.
— Она мертва!
— О чем это вы… Ах, да, панна Елена. Сгорела в этом Санатории Льда, знаю, знаю… — И тут он рассмеялся со странным облегчением. — Моя Кристина, она мне никогда не… А, ну так, вы же ни о чем не слышали, правда? Сколько же это лет — пять, шесть? В возбуждении, столь не соответствующем Порфирию Поченгло, он вытащил из кармана бумажник. — Сейчас вам покажу, Андрюшка, Эндрю, вот… на этом вот фото — ему три месяца.
— Вы женились на Кристине Филипов?…
— Ага, прошу. Фото сделано в прошлом году перед нашим домом на Руа Дос Пескадорес.
На фотографии улыбающаяся Кристина Поченгло, одетая в свободное, светлое платье, с лицом, наполовину скрытым тенью соломенной шляпы, сидит с младенцем у груди на лавке в саду перед виллой. Справа от нее сам господин Порфирий, глядящий в объектив из глубины черных глазниц, со свойственной ему интенсивностью хищной птицы. А за их спинами, посреди снимка, рисуется высокий силуэт Николы Теслы. Уже с седыми волосами и лицом, как будто высушенным, костистым, тем не менее, изобретатель все такой же выпрямленный, в той же самой позе расслабленности-решительности, словно бы его сфотографировали в последний момент, прежде чем он сбежит к своим таинственным занятиям. Тьмечь черной тушью залила складки и морщинки его костюма, он стоит, очерченный ночью. Дом за ними — приличных размеров строение в испанском колониальном стиле, с побеленными стенами и длинными балконами на всех этажах. В тени идущего аркадой патио, двумя рядами для снимка выстроились многочисленные слуги, в ливреях и белых фартуках. Пальмы и фиговые деревья прикрывают подъезд с обеих сторон, цветы гибискуса пялятся раскрытыми бокалами-рожицами на женщину с младенцем.
— Поздравляю.
— Растет как на дрожжах, парень будет — что надо. Только-только отняли от груди, а уже такой хулиган! Мне тут пишут, что…
— Да. — Я отдал ему снимок. Не глядя, хлестнул наливки в рюмку. Голова, очень легкая, болталась на шее, словно воздушный шарик, привязанный на длинном шнурке на ветру. Я выпил залпом. Хмм, быть может, это все по причине отовсюду напирающего света. Мы сидели здесь словно слепые ящеры в террариуме солнца. — Вы знаете, вот сейчас, охотнее всего я бы сбросил вас с этой крыши.
Поченгло вновь надел свои черные очечки.
— Не вышло у вас, а? — тихо сказал он. — С отцом…
— Его нет.
— С Еленой…
— Тоже мертва.
— С Историей…
— Еще один труп.
Я откинулся на спинку кресла, широко раскрывая глаз и рот синеве надо мною, ожидая холодной капли этой синевы. Чирикающие радуги массировали мне виски, я слушал их цветастые смешки и воркование.
Господин Поченгло прекрасно почувствовал мое настроение. Переждал, перелистывая документы. Затем что-то отмечал в блокноте авторучкой, перо приятно шуршало по бумаге.
Я же молчал, вновь спихнутый в депрессию необязательности. Теплый зефир колыхал моей головой, жидкое свечение выступало жемчужинами на коже, щипая, выжигая, кусая… Рас-рас-топленный… Я громко причмокнул.
— Вы их вывезли.
— Кого? А! Той ночью, когда вы бежали из Иркутска — тогда поначалу я ужасно рассорился с Кристинкой. — Он вновь рассмеялся. — За Николу она могла себя позволить порезать себя на куски! В конце концов, я вырвал их у Шульца, мы сбежали через Харбин, через Китай. Когда при первых же признаках Оттепели начались те переговоры с британцами в Гонконге, я, естественно, воспользовался случаем и приехал в Макао — а там защелка и захлопнулась, таааак. Там же, на месте, мы и оформили брак, в Игрейя де Саньо Доминго. И не судите, что поспешно, в непристойной горячке — я отправлялся на войну, на вооруженное восстание, которое могло кончиться плохо сотней различных способов. — Тут он вынул портсигар, радуги вспыхнули на гербе Иркутска. Он закурил. — И закончиться все еще может так же паршиво.
