- Это ты, Вера?
- Конечно, я! - раздался из трубки приятный женский голос. - Ты почему не в редакции? Что-то случилось?
Странно, но допотопный на вид телефонный аппарат почти не искажал речь.
- Я немного приболел, - повторил я свою отговорку. - Нет, ничего серьезного, но работать с головной болью...
- Значит, мы сегодня не увидимся, - грустно сказала она. - Я бы прибежала, но ты же знаешь, как ко мне относится твоя семья. Еще Анна Станиславна могла бы меня принять, но не твой отец. Он князь Мещерский, а я какая-то купеческая дочка!
- Ты не какая-то, а самая лучшая, - сказал я то, что она хотела услышать. - Я тоже по тебе скучаю, но сегодня в редакцию не пойду. Скажи, пожалуйста, редактору, чтобы мне ему не звонить.
Мы перебросились еще несколькими словами, и я, положив трубку на рычаг, взял лежавшую тут же газету. За чтение взялся на кровати и был неприятно поражен пестрящей чуть ли не в каждом слове буквой ять. Читать можно, хоть и неудобно, но грамотно что-нибудь написать я уже не смогу. Из чтения я прежде всего выяснил, что нахожусь в Российской империи, и что газета была за двадцать третье июля одна тысяча девятьсот сорок второго года. Поскольку она была свежей, скорее всего, сейчас действительно сорок второй год. Более тщательное изучение четырех газетных страниц "Русской молвы" не дало мне ничего существенного. Ну есть в этом мире Германия, Англия и Франция, а еще уцелела Австро-Венгрия, мне-то что! Соединенные Штаты Америки именовались Американскими штатами, в Болгарском царстве был почему-то наместник нашего императора. Да, этим императором был сын Николая II Алексей, которому скоро должно было исполниться тридцать восемь лет. Отложив газету, я опять попытался хоть что-нибудь вспомнить. Из этой попытки ничего не вышло: расслабившись, я заснул. Когда проснулся, за окнами было еще светло. Я поднялся с кровати, и тут же упал в нее обратно. Кто-то засунул свою руку в мою голову и сейчас медленно перемешивал ее содержимое, вызвав сильное головокружение и желание расстаться с остатками завтрака. Сколько это продолжалось, я не знаю. Когда мозги успокоились, и прошло головокружение, я стал другим. Не писателем Алексеем Николаевичем Роговым и не окончившим месяц назад Вторую Санкт-Петербургскую гимназию князем Алексеем Сергеевичем Мещерским, а чем-то средним, слепленным из нас обоих. Все знания моей молодой половины стали доступны, но я уже не относился к ним просто, как к источнику сведений об этом мире. Я любил Веру Воденикову, хотел работать в газете "Русское слово", и вместе со своими друзьями... Тут более старшая и опытная половина общей личности присмотрелась к кружку князя Олега Гагарина и заявила, что заниматься такой чушью не позволит. Некоторое время я сидел, собирая себя из двух частей, пока в голове не установился хоть какой-то порядок.
- Ты на часы смотришь? - спросила приоткрывшая дверь сестра. - На завтрак тебя звали, а сейчас приходится звать на обед! У тебя совесть есть?
- Есть у меня совесть, Оля, - ответил я. - Просто не заметил, как заснул. Спасибо, что предупредила. Иди, я сейчас подойду.
Она недоверчиво на меня посмотрела и ушла. Еще бы ей не удивляться, если я уже забыл, когда ее благодарил в последний раз. Она была виновата сама, когда открыто выступила против Веры, и я ей тогда высказал все, что о ней думаю, поэтому прежней теплоты в наших отношениях не было. Я сменил помятую рубашку на выглаженную из шкафа и поторопился в столовую. Отец почти никогда не приходил обедать домой, пользуясь расположенным недалеко от его департамента рестораном, поэтому наша кухарка и домработница Наталья накрывала стол на троих. Меня уже ждали.
- Как ты себя чувствуешь? - с тревогой спросила мама. - Только не надо мне врать! Ты уже десять лет не спишь днем!
- Чувствовал неважно, - ответил я, - а поспал, и все прошло. Не беспокойся, я и на работу завтра пойду.
Минут пятнадцать мы не спеша ели, вначале куриный суп, а потом мясо с грибами. Были еще блины со сметаной, но у меня для них уже не нашлось места в желудке. А вот сестра умудрилась съесть несколько штук.
- Растолстеешь, и никто не будет любить, - не очень удачно пошутил я.
- Рано ей еще думать о любви, - сказала мама.
- Мне через два месяца уже шестнадцать! - сказала Ольга матери и повернулась ко мне: - А ты бы смотрел не на мой живот, а на Веркин! Как бы он у нее не вырос!
- Оля, что ты такое говоришь! - возмутилась мама. - Иди немедленно в свою комнату!
- Что думаю, то и говорю! - сказала сестра, встала из-за стола и удалилась с оскорбленным видом.
- И в кого она только растет такая непослушная! - со вздохом сказала мама. - Алексей, я хотела с тобой серьезно поговорить. Отец настроен против вашей дружбы...
- А почему? - перебил я ее. - Вера красивая и замечательная девушка. Пусть она из купцов, но для меня это ничего не значит. Замужние жены "поступают в рангах по чинам мужей их", - процитировал я ей Табель о рангах. - Она станет княгиней, а если кому-то это не по нраву, пусть подумает о том, что у ее отца капитал больше ста миллионов рублей, и он ее без поддержки не оставит. Мне его деньги не нужны, но если отец упрется, и мне придется уйти из дома, они будут нелишними.
- Как уйти? - опешила она. - Что ты такое говоришь?
- А что ты от меня хотела услышать, мама? - спросил я. - Я люблю девушку, а отец уперся и хочет сам за меня решать, что для меня хорошо, а что нет. Если для него его представления о чести рода важнее моего счастья, то пусть и дальше читает мне нотации, пока я их еще терплю. Он вправе высказывать мне поучения за проступки, а не за любовь! В конце концов, уже середина двадцатого века, а он до сих пор живет веком минувшим!
- Я с ним сама поговорю, - глядя на меня с удивлением, пообещала она, - а то вы только поругаетесь. А насчет Гагариных отец тебе правильно говорил. Не удивлюсь, если за ними присматривает кто-нибудь из Охранного отделения! Подумай сам, что в ваших посиделках хорошего? Договоритесь до ссылки, а отца выгонят со службы и не посмотрят на то, что он надворный советник.
- Я теперь у Олега бываю редко, - сказал я правду. - А как начну работать в редакции, времени будет еще меньше. И я с ним поговорю, чтобы не занимались ерундой.
- Ты изменился, - задумчиво сказала мама, - да так резко... Скажи, тебе действительно хочется работать в этой газете, или это из-за того, что в ней работает Вера? Мне кажется, что ты способен на большее, чем перебирать бумажки в вашей редакции.
- У тебя неверное представление о моей работе, - засмеялся я. - Обещаю, что если меня посадят их перебирать, пусть даже на пару с Верой, я и сам оттуда уйду, и ее заберу! А свою работу я еще смогу десять раз поменять. В моем-то возрасте...
- Ладно, если поел, иди, - сказала мама, которую мои странности уже начали пугать. - Ты сегодня никуда не собираешься?
