— Молодец, Сергей! — воскликнул Кашин и добавил со своей обычной добродушной иронией: — Я давно подозревал, что ты смышленый малый.
— Вот именно, — усмехнулся Хрусталев. — То же самое, только иными словами, сказал и Хабанов. Это мой приятель — очень способный лингвист из института языкознания. Дело в том, что один я не смог бы расшифровать запись и попросил помочь мне Хабанова. Я ему все рассказал, и он одобрительно отозвался о моей догадке: пять слов — пять элементов кристалла. Но своей особой заслуги я не вижу. Ведь я уже знал, что кристалл состоит из пяти элементов. И догадаться было нетрудно. Вся материя Вселенной состоит из одних и тех же элементов, записанных в таблице Менделеева. Предположим, что житель другой планеты захочет научить нас своему языку. Он постарается дать к нему ключ. И начнет, конечно, с элементов — с этого универсального языка Вселенной.
Цветные знаки кристалла мы с Хабановым сняли на цветную пленку. Хабанов часто брал ее с собой в институт языкознания, чтобы поработать там, привлекая на помощь компьютер. Эта машина специально запрограммирована на расшифровку языков. В общем, не буду рассказывать о том, как мы работали, чтобы узнать морфологию, синтаксис, весь строй неземного языка. Скажу сразу, что через некоторое время мы имели перевод дневника астронавта. Правда, еще далеко не совершенный. В тексте было немало пропусков, неясных мест. Ведь в дневнике говорится о понятиях и явлениях, совершенно неизвестных на Земле. Я продолжал работать над текстом дневника, чтобы приблизить его, так сказать, к земным условиям. О многом мне пришлось догадываться, а многое — просто домысливать. Поэтому не удивляйтесь, что в дневнике неземного астронавта так много земных понятий, образов и представлений.
— Вот теперь ясно, что за рукопись ты начал читать, — проговорил Дроздов. — Неясно пока одно: почему космический корабль не мог совершить посадку? Почему он взорвался в самый последний момент?
— Справедливые вопросы, — одобрительно сказал Хрусталев. — Станислав Лем, Казанцев и другие писатели-фантасты, а также те ученые, которые поддерживали их романтическую гипотезу, утверждали, что астронавты хотели совершить посадку, но не смогли. Корабль взорвался над тайгой в самый последний момент якобы из-за технических неисправностей. Это было, пожалуй, самое уязвимое место их гипотезы. Ведь чем совершеннее техника, тем она надежней. Поэтому трудно и даже невозможно предположить, что такое чудо техники, как звездолет, взорвался, словно старый паровой котел Джемса Уатта. Почему же все-таки взорвался корабль? Все станет ясно, если скажу, что капитан корабля мог совершить посадку, мог, но не захотел. Хотя посадка на Землю и была целью экспедиции. Но капитан корабля боялся, что посадка на тысячелетия задержит прогресс земной цивилизации. Поэтому он сам взорвал звездолет, сам уничтожил себя и всех членов экипажа.
— Сам?! — воскликнули Дроздов и Кашин. — Невероятно!
— Между тем, это так. Когда я прочитаю дневник до конца, вы поймете, что у астронавта не было иного выхода.
— Твоя гипотеза довольно занимательна, — сказал Дроздов. — Но как ты объяснишь один удивительный факт: космическое тело взорвалось, даже не коснувшись Земли. Признаюсь, для меня, сторонника метеоритной гипотезы, причины этого явления неясны. Не может объяснить этот факт и романтическая гипотеза. Ведь если корабль погиб из-за технической неисправности, то он должен был взорваться, ударившись о Землю. Однако взрыв произошел на сравнительно большой высоте.
— Этот действительно удивительный факт хорошо объясняет мой вариант романтической гипотезы, — сказал Хрусталев и, улыбнувшись, добавил: — Кстати, когда я дочитаю дневник, вы все же согласитесь, что моя точка зрения уже не гипотеза, а факт. Утверждаю, что звездолет был абсолютно исправен. Капитан корабля относился с исключительным уважением к инопланетным цивилизациям, и он не хотел взрывом причинить вред биосфере Земли. Поэтому, пролетев над сибирской тайгой на высоте нескольких километров и сбросив свой д невник, он в районе Подкаменной Тунгуски, как я пред полагаю, сделал попытку повернуть вверх и взорвать корабль за пределами атмосферы.
— И что же ему помешало? — спросил Кашин.
— Ему помешали члены экипажа. Когда капитан делал поворот, они в его действиях почувствовали что-то неладное и набросились на начальника экспедиции. И капитану ничего не оставалось, как немедленно взорвать корабль.
— Это уж совсем любопытно! — воскликнул Кашин. — Тогда читай. Фантастика это или нет, но мы готовы слушать.
— Но перед этим посмотрите, как выглядит в цветных знаках хотя бы начало дневника. Цветная запись на кристалле передает не только смысл речи, но и самое затаенное настроение астронавта. Она совершенна и музыкальна, в буквальном смысле музыкальна.
Хрусталев открыл шкатулку. Через минуту кристалл заискрился, запламенел многоцветными знаками. В чередовании и интенсивности цветных знаков Дроздов и Кашин почувствовали что-то тревожное. И вдруг им почудилась какая-то музыка, какие-то певучие, волнующие звуки. В них послышалось чувство такого одиночества и скорби, что все вздрогнули.
— Что это? — спросил Кашин. — Почему такая скорбь?
— Дальше вы все поймете, когда я прочитаю дневник, — сказал Хрусталев, закрывая шкатулку. — Это лишь начало. Не весь дневник написан в таких трагических и скорбных тонах. В нем много ликующих красок и звуков. И вообще весь дневник в целом звучит как гимн, как радостная, жизнеутверждающая музыка. А теперь наберитесь терпения и слушайте.
Хрусталев зажег погасшую папиросу, раза два затянулся и, придвинув рукопись, принялся за прерванное чтение.
Глаза Сэнди-Ски… Я лишь мельком заглянул в их глубину. И они мне почему-то не понравились, что-то чуждое отразилось в них. В чем дело?
Встревоженный, я встал с кресла.
— Что с тобой, Тонри? — спросил Сэнди-Ски.
В его словах было неподдельное участие. Да, с таким нежным участием мог обратиться ко мне только мой друг Сэнди-Ски. И все же мне не хотелось остаться сейчас наедине с ним.
— Видимо, устал, Сэнди, — проговорил я как можно спокойнее. — Я же не отдыхал после торможения. Пойду к себе в каюту.
— Конечно, отдохни…
Я вышел и попал в соседнюю рубку — рубку управления. Члены экипажа успели отдохнуть и приступили к своим обязанностям. Над приборами пульта управления склонилась тонкая и длинная фигура пилота Али-Ана. Рядом, у главного электронного мозга, возился аккуратный и трудолюбивый, как муравей, бортинженер Рогус. Он взглянул на меня и улыбнулся.