Конь пасся, и Сиверин пошел на кухню.
Повар Володя с Толиком-Ковбоем и веттехником шлепали в карты.
Они повернулись и зацокали, качая головами.
- Кушать хочешьпочкой, чтоб напиталось и осело, и, держа кружку брезентовой рабочей рукавицей, пристроил над огнем. Гуща поднялась, выгибаясь, пузырящаяся пена полезла из разломов; Колька снял кружку с огня и накрыл другой, чтоб запарился.
- На-ка, хватани, - протянул Третьяк.
Сиверин закурил, подул, отхлебнул и передал Кольке.
Стригали уже кончили работу, там было темно. Еще несколько костерков горели среди палаток.
- По всему Уймону сейчас костерки наши... - пустился в задумчивость Третьяк. - Тыща километров, почитай, по горам; кто эти километры мерил... Где несколько километров ходу, где боле тридцати. Чик-атаман в снегу уж, поди, стоит, под ним в снегу стоянка. Дежурят с кострами. Чай варят, скот смотрят. Утром ломать лагерь, седлаться - погнали. Как-то дойдем?..
- А сверху б глянуть, - запредставлял Милосердов. - Спутник от нас видно же, когда запускают. С него в принципе видно. Темно, понял, ночь - и костры наши, значит, цепочкой до Бийска. - Он даже головой закрутил от впечатления. - Это сколько же... - стал считать: - Восемь связок ушло, по три гурта, первые три - по четыре пошли, это... двадцать семь костров.
- Да косари от Тюнгура и дальше, - прибавил Третьяк. - Да колхозный, цыгане пасут...
Чифир уменьшил притупленность чувств. Следы дня давали знать себе все сильнее. Сиверин старался не шевелиться. Колько заварил вторяк. Он без надобности поправил на шее монету в пять монго, где всадник с арканом скакал за солнцем.
- Коня ничо ты сделал, - подпустил он сдержанное, по-мужски лестное уважение.
- Эх, мучений-то сколько, - сказал Третьяк. - Ну, теперь он тебя признал.
- Монгол... - рассудил Милосердов. - Ты его по Уймону не жалей. Нам - дойти только. А там все одно - на мясокомбинат.
- Что - на мясокомбинат? - не понял Сиверин.
- На тушенку, - с каким-то весельем предвкусил Третьяк.
- Чего это?
- Так монгол же - объяснил Милосердов. - Они нам что поставляют - это мы по фактурам на комбинат сдаем. На тушенку пойдет.
- Своим ходом, - добавил Третьяк.
- Так что отыграется ему твоя шкура, - посмеялись.
- Так он чо, не в табун пойдет? - все пытался уразуметь Сиверин.
- Нет конечно. В табуне скотоимпортские. А это - монгол, по фактуре принят. Да чо те, - все равно только дойти. На-ка, хватани.
Сиверин ощутил, как он устал. "Раскатись оно все..."
- Устал ты сегодня, - ласково сказал Третьяк. - Пошли отдыхать, ребятки.
Лежа рядом на кошме под одеялом, закурили перед сном. В затяжках выделялись красновато лица и низкий тент.
- А-ахх... - поворочался Третьяк. - Ты не жалей...
- Да я такого зверя в рот и уши, - сказал Милосердов. - Может, Юрка-конюх заместо него еще другого сдаст, похуже, предположил, помолчав.
- Может, - согласился Третьяк. - Клеймо только...
- Кто смотрит? Переклеймит... Да он с Яшкой грызться будет, - не станет Юрка его брать.
- Это точно... Яшка у него табун держит.
Все отходило, тасовалось... "Сам убью!.." - поплыло неотчетливо... Сиверин понял, что засыпает, загасил окурок сбоку кошмы о землю и натянул одеяло на голову.
1977 г.
