А дальше все страннее и страннее, подумала Алиса, падая в кроличью нору.
Обойдя пупок слева, чтобы случайно не задеть печеночные сосуды, патологоанатом добрался-таки до лонного сочленения. Вскрывая грудную клетку, он уже предчувствовал сюрприз. Сюрприз был и в двух экземплярах. Сердца оказалось два, как и две аорты.
Матерь Божья!
— Коля! Николай! — позвал он санитара в свидетели, сам не зная зачем. Скорее для того чтобы уверится, что это не белая горячка, а он видит это собственными глазами.
— Ась? — донеслось из бытовки.
— Сюда говорю, иди и фотоаппарат возьми.
— Ни…себе! — эмоционально выразился Николай, нацеливая старенький цифровой аппарат на открывшиеся взору органы.
— Н-да, — кратко, но не менее эмоционально сказал второй санитар Сергей, пришедший следом.
— Я сейчас буду проводить дальнейший осмотр, а ты снимай всё по ходу.
Включенный диктофон, лежащий на столике с хирургическим инструментом, бесстрастно записывал всё происходящее.
— ….в области привратника, на задней стенке желудка обнаружено образование, округлой формы, размером десять сантиметров в диаметре, с четкими краями, твердой консистенции, — шептал Мухин, облизывая пересохшие губы, — На разрезе — образование коричнево-зеленоватого цвета с острым запахом мускуса. Похоже, это какая-то дополнительная железа Коля.
Валерий Николаевич устало смотрел на санитара.
Тот уже раза два бегал, приносил ему холодной воды попить.
— Ты мне веришь Коля? Это не рак, не раковая опухоль. Уж рака я навидался.
— Верю Николаич, — вздохнул Коля, — И кто это? Как ты думаешь?
— Не знаю. Но это не человек.
***
В дверях прозвенел звонок. Коротко звякнул и замолк, словно устыдился своей несвоевременности.
— Опять Ванька-алкаш на бутылку клянчить пришел! — заворчала Клавдия Ивановна.
Подойдя к дверям, привычно глянула в глазок и никого не увидела. Дети шалят, подумала она, собираясь вернуться на кухню, где остывал чайник. Но звонок раздался опять. И на этот раз он был более уверенный и продолжительный. В глазке перед самым глазком замаячила фигура. Звонящий стоял так близко к дверям, что пенсионерке был виден только тугой узел галстука.
— Кто там?
— Откройте, пожалуйста, — прозвучал за дверью приятный баритон, — Уголовный розыск.
Мне нужно задать вам несколько вопросов.
Клавдия Ивановна поддавшись очарованию голоса, загремела засовами. Распахнув же дверь, испытала острое желание закричать. Перед ней стоял давешний серый тип, которого она видела под своими окнами. Закрыть дверь не получилось. Тип ловко бочком просочился в квартиру и дверь за собой прикрыл сам.
— Что вам угодно, — ледяным тоном произнесла пенсионерка, чувствуя, как горло сжимает страх.
— Клавдия Ивановна у меня к вам вопросы по поводу происшествия. Вы же видели тело на асфальте? Не отрицайте.
Голос был приятный, и улыбался незнакомец вполне дружелюбно, держа шляпу перед собой и прикрывая ей грудь, словно извиняясь за вторжение. Только серые выцветшие глаза смотрели серьёзно. И прическа. Прическа не была прилизана, как показалось Клавдии Ивановны в прошлый раз, просто волосы оказались жирные. Фу! Голову надо чаще мыть, недовольно подумала она.
— Извините за мой внешний вид, живу практически на работе. А тут убийство произошло среди бела дня, начальство грозит шею намылить, шестой случай за квартал. Вот хожу по квартирам, жильцов опрашиваю. Может, кто что видел, слышал крики? Соседи ваши говорят, что его избивали долго, столько ран ему нанесли, просто места живого нет.
— Вот уж наговорили вам вздор всякий! — возмутилась Клавдия Ивановна такому вранью, — Его один раз чем-то сверху приложило и всё!
— А кто его приложил? — вкрадчиво спросил незнакомец.
— Да ни кто! Он как стоял, так и распластался, словно сверху что свалилось.
И тут Клавдия Ивановна опомнилась и поняла, что дала показания против своей воли.
— И никого вокруг не было? — поинтересовался сотрудник, — Ни единого человека? Улица пустая была?
— Почему, — вздохнула Клавдия Ивановна, — Были прохожие. Только они все мимо шли.
Близко к нему никто не подходил.
— А потерпевший что делал?
— Ничего не делал. Стоял и на небо смотрел. То ли ждал кого-то, то ли ворон считал.
— Вот и спасибо вам, помогли следствию, — улыбнулся сотрудник, — ну мы вас ещё вызовем для дачи показаний. Поэтому прощаться не будем. Всего хорошего.
— До свидания, — поджав губы, ответила хозяйка. Она как никогда была недовольна собой, чувствуя себя полной дурой, попавшейся на дешевый трюк с соседями. Не мог никто из соседей рассказать такую несуразную глупость. Не мог. Хорошо хоть про Сеню не ляпнула. Она уже было закрыла дверь за вежливым и слащавым милиционером, как тот, остановившись на полпути, вдруг обернулся.
— А причем тут Сеня? — спросил сотрудник и перестал улыбаться, разом утратив все свое обаяние. И только тут пенсионерка запоздало подумала, что удостоверение он ей не показывал. А она и не спросила. Словно холодная щупальца осьминога прошлась по спине.
— Не причем, — прошептала Клавдия Ивановна, пятясь назад под взглядом маленьких, но таких больших водянистых глаз. И чувствуя, что теряет сознание, и ещё что-то большее, чем сама жизнь.
***
Дверца старого холодильника была распахнута, уже бог знает, сколько времени.
Семен созерцал его содержимое. Съестного осталось не так уж и много. Початая банка соленых огурцов, пачка маргарина, который упорно выдается производителем за сливочное масло. Краковскую колбасу он доел вчера или позавчера и зачем-то оставил от неё попку с веревочкой, что так и закатилась между тремя сырыми яйцами. Осталось так же: засохшая горбушка бородинского, две или три сморщенные морковки в ящике для овощей и картошка с обильными и длинными ростками, отчаянно пытающимися дать всходы. В углу холодильника покоилась забытая литровая банка с квашеной капустой. Семен отстраненно рассматривал, обреченный сварится «в мундире» картофель, и размышлял над странностью бытия.
Вот, кажется, только жизнь начал по-человечески, смирился с несовершенством других, а иногда простой неблагодарностью и подлостью, снисходительно смотрел на все неприятности и суетность жизни, зная, что главное для него это творчество, в котором он бог и создатель, и судья. Вот только начал нащупывать тонкую нить истинного совершенства и приближаться к ней пусть медленно, как улитка, но приближаться.
Он гордился в тайне этой своей находке, сознавая, что прав был Сальвадор Дали в 50лет сказавший: «кажется, я научился рисовать». Не фарс это был, и не показная фраза, хотя показного в жизни Дали было много. К пятидесяти годам Сальвадор действительно ощутил себя мастером. Нельзя же было всерьез воспринимать его вопли о собственном мастерстве и гениальности, когда ему было всего лишь двадцать?
