— Ничего такого я не говорил, не заедайся. Сказал только, что ты мне до чертиков надоел.
— Уж чего-чего, а относительно друг друга наши мысли совпали.
Оба зашли слишком далеко, чтобы остановиться без посторонней помощи. Пришлось Энн на них прикрикнуть.
— Он говорит как художник, ведь правда? — встряла толстушка Джози, обращаясь в основном к крашеноволосому человеку постарше… — В том, что он сказал, и вправду что-то есть. Мы не замечаем здесь даже того, что постоянно перед глазами.
— Увидеть и познать чудо может каждый, — был ответ. — Только многие этого боятся.
— Я хотела сказать: вот море, с которого все началось, а вот мы. — Джози с трудом продиралась сквозь дебри абстрактных понятий, которые не так-то просто постичь с ее интеллектуальным багажом. — Ну и вот. Стою я, смотрю на воды моря и никак не отделаюсь от мысли, что это — конец мира, а не его начало.
Буш с изумлением констатировал, что нечто подобное уже приходило ему в голову несколькими часами раньше. Просто замечательная идея; Буш подумал было, не переключиться ли ему с той девушки на эту. Все остальные насупились — попытались принять глубокомысленный вид. Лэнни вскочил в седло, дернул ногой стартер, и машина рванулась прочь.
То, что ни песчинка не шевельнулась под колесами, повергало в прах все физические законы. Их маленькую группку ограждала невидимая, но непреодолимая энтропическая стена. Четверо товарищей Лэнни тоже оседлали мотоциклы, и двое из девушек заняли места позади них. Ни слова не говоря, сорвались они с места к пустынной равнине, над которой птица-ночь уже простерла свое крыло. Темнело; прибрежный ветерок ерошил листья растительности. Буш остался на холме со Странником постарше, Джози и Энн.
— Вот вам и ужин, — мрачно подытожил он. — Если кому-то не нравится мое общество — пожалуйста, я уйду. Я обосновался тут неподалеку. — Он неопределенно махнул рукой, поглядывая в то же время на Энн.
— Не бери ты в голову, что там говорит Лэнни, — попыталась успокоить его Энн. — Он человек настроения.
Буш подумал про себя, что не встречал еще такой фигуры; она была давненько не мыта, что правда, то правда, — но и это соображение не помогло ему унять внутреннюю дрожь. В энтропической изоляции до Странников не доходили звуки, запахи, ощущения внешнего мира. Другое дело — человек из твоего собственного времени: тут все в порядке. Ну а эта девушка… Появилось даже полузабытое ощущение, вернее предвкушение, — такое случается, когда вдруг приглашают на банкет. И было что-то еще, смутное и непонятное, чему он, Буш, еще не подобрал названия.
— Ну вот, теперь все нелюбители серьезных разговоров нас оставили, присядем же и поговорим, — предложил тот, постарше. Конечно, может, рот его и всегда так кривился, но Буш интуитивно заключил, что над ним издеваются.
— Да нет, я, пожалуй, задержался дольше, чем следовало. Пойду.
К изумлению Буша, чернокрашеный незнакомец подошел и пожал ему руку.
— Странная вы публика. — Буш передернул плечами и пошел вдоль берега к своему одинокому лагерю. Какая-то темная жуть приближалась со стороны моря, размахивая призрачными крыльями.
У Буша все не шла из головы мысль о том, что девушка для него потеряна навсегда. И тогда он подумал: какой же смысл поместить человека в этой гигантской бесконечной Вселенной, а затем позволить ему дерзко бросать ей вызов? Зачем наделен он стремлениями, которые не в силах ни контролировать, ни исполнить?..
— …А я все никак не привыкну к тому, что здесь ни до чего не дотронешься.
Энн брела рядом с ним. Теперь он даже слышал поскрипывание ее высоких ботинок.
— Я уже привык; а вот запаха этого места мне недостает. Кислородные фильтры черта с два пропустят. — Тут он остановился, как будто до этого разговаривал сам с собой и только теперь обнаружил ее присутствие. — А что, так необходимо меня преследовать? В хорошенькую же историю я влипну по твоей милости! Нет уж, все колотушки пусть останутся при твоем дружке Лэнни. Во всяком случае, я тебе не пара.
— А это мы еще посмотрим.
Они глянули друг на друга одновременно и умолкли — как будто что-то важное должно было решиться в молчании. И побрели бок о бок. Буш, наконец, решился — вернее, разум покинул его. Они спустились в долину реки и направились вверх по течению, крепко держась за руки. Лишь на мгновение сознание того, что происходит, озарило его мозг; но вспышка тут же погасла.
Теперь они шли по самому берегу, по россыпям огромных расколотых раковин. Буш как-то видел такие в одной заумной научной книжке. С первого взгляда они напоминали скорее челюсти какого-то животного, чем покинутый дом живого существа. Все-таки было противоестественно, что они не похрустывали под ногами. Случайно опустив глаза, он увидел, что ноги его брели не по ракушечнику, а, скорее, сквозь него. Видимо, грунт их измерения пролегал ниже девонийского.
Они остановились в нишеобразной долине, окаймленной со всех сторон холмами, — и буквально вцепились друг в друга. Пристально глядя в глаза другому, каждый видел в них разгорающийся огонь. Буш не смог бы сказать, долго ли они стояли так и ни о чем не говорили. Помнил он одну только фразу, сказанную Энн:
— До нашего рождения — миллионы лет, а значит, мы вольны делать все, что вздумается. Разве не так?
Ответа своего он не помнил. Припоминалось потом, как он уложил ее на песок, что не был для них песком, стащил с нее высокие ботинки и помог снять брюки. А она восприняла все как должное, полностью и безропотно подчинившись ему.
Далеко за песчаными холмами глухо рявкнули мотоциклетные моторы. Это немного отрезвило Буша.
— Мы должны быть наги, как наши дикие предки… Мы ведь дикари, правда, Буш?
— О да. Тебе не представить, насколько я обычно далек от дикарства. Сорокалетний ребенок, запуганный матерью, весь в сомнениях и страхах… Не то что твой Лэнни.
— Этот-то? Да брось. Он тоже в постоянном страхе. Говорил, что от своего старика ему в детстве крепко доставалось, вот он и…
Лица их были совсем рядом. Вечерняя мгла полу стерла их черты, и оба в потемках блуждали по запутанным лабиринтам собственного сознания.
— Я сам его побаиваюсь. Вернее, испугался, как только впервые увидел. Решил, что он меня непременно поколотит… Эй, в чем дело, Энн?
Она села, внезапно посуровев.
— Я не для того пришла, чтобы выслушивать истории о том, каким слабаком ты оказался. Все вы, мужчины, одинаковы — не одно, так другое не на месте!
— Вовсе мы не одинаковы! Но ладно, давай поговорим о чем-нибудь. Я ведь долгие месяцы ни с кем не говорю, не вижусь. Я замурован в этом безмолвии, как в стене. И дотронуться ни до чего нельзя… Знаешь, меня уже преследуют призраки. Конечно, надо бы вернуться назад в две тысячи девяностый, повидать мать; но стоит мне показаться в Институте… Ох, даже подумать мерзко.
