Хотя зал и считался малым, несколько сот человек он вмещал, но едва ли треть мест была занята. Я сел в кресло в задних рядах и прицепил к уху миниатюрный наушник, чтобы слушать синхронный перевод. Свет погас, на экране возник скучный график с двумя горбами, длинная указка медленно поехала по этим горбам, словно указывая всем ухабистую дорогу, по которой предстоит долгое путешествие со множеством неудобств. Я зевнул и снял наушник, потому что докладчик все равно говорил по-русски, да таким нудным голосом, что в сон клонило.
Я прикрыл было глаза, но тут же вспомнил про сэра Вилли - не сбежал ли он от меня? Разобраться в полумраке, какая из седых голов принадлежит моему профессору, было невозможно. Надо бы пересесть поближе к сцене, где концентрация ученых мужей резко возрастала. Но в эту минуту зажгли свет, и я сразу успокоился: Бризкок сидел посередке во втором ряду. Теперь я от него не отцеплюсь.
Человек на трибуне бубнил что-то по бумажке, не повышая и не понижая тона, словно старался сбросить поскорее с себя ненавистное дело. В зале покашливали, кое-кто переговаривался шепотком.
Докладчик ускорил бормотание; похоже, он продвигался к желанному концу.
Мысленно я окрестил его кандидатом из провинции. Потом действительно оказалось, что он кандидат и что город, в котором он сотворил свою диссертацию, изрядно удален от столиц и не относится к числу особо крупных. Однако не стану похваляться своей проницательностью - я просто хотел охарактеризовать тип, только и всего.
Кандидату было лет двадцать восемь, никак не больше тридцати.
Высокий, худой, длинные руки и ноги - должно быть, товарищи по детским играм называли их мослами. Его прическа не отвечала требованиям даже позапрошлогодней моды: затылок был высоко острижен, а волосы надо лбом торчали казачьей папахой. На лице кандидата, покрасневшем от волнения и скороговорки, было ясно написано, что он простодушен, здоров поработать и поесть, в женском обществе робеет, а в мужском говорит много и громко, большей частью о работе. Живет конечно же в общежитии для аспирантов, обедает где придется, а на ужин таскает из магазина молоко и серый хлеб.
Костюм кандидата выглядел сносно, белая рубашка не вызывала претензий, но галстук... В тот момент истории мужские галстуки перестали быть самой заметной частью туалета и заняли скромное место на груди благонамеренных граждан. Всяк давно уже мог купить себе галстук разумной ширины и вполне цивилизованной расцветки, но кандидат этой возможностью не воспользовался то ли по неосведомленности упустил ее, то ли вознамерился бросить вызов мировому научному сообществу. Галстук на нем был не просто широким, а неприлично широким, к тому же на нем красовалась целая картина - живописный морской пейзаж с яхтами и чайками.
Тихий ужас.
Я разглядывал этот шедевр неизвестного мариниста, зал задремывал, докладчик несся к финишу без остановок, а председатель откровенно смотрел на часы - так футбольный судья за минуту до конца тайма начинает следить за секундной стрелкой. Кандидат поймал его взгляд, но вместо того чтобы перейти к выводам, отложил в сторону текст и сказал просительно:
- Там дальше все есть в тезисах. Дайте мне две минуты, я очень прошу. Еще один результат, он не попал в доклад, совсем коротко. Можно?
Он так умоляюще смотрел на председателя, что тот против воли кивнул головой.
- Если коллеги не возражают...
Коллеги безмолвствовали. Кандидат, глотая слова, понесся во весь опор но уже без бумажки.
Честно говоря, я его не слушал, потому что ловил каждое движение Бризкока - боялся, что тот уйдет, не дождавшись конца. А если бы и слушал, то все равно без толку: очень уж специальные вещи излагал кандидат из провинции. Сейчас, разумеется, я могу, не впадая в научную ересь, приблизительно пересказать суть того сообщения, но тогда это был для меня просто набор слов.
Так вот, кандидат изучал какую-то грибковую культуру из второразрядных, не слишком модную в микробиологических кругах; латинское название я так и не запомнил. Из этой культуры он выделил белок и стал его исследовать так и этак, в том числе рентгеноструктурньш анализом. В конце концов он набрел на способ, который позволял построить пространственную модель белка. Он сделал что-то вроде оптических срезов в каждой из трех плоскостей и готов показать эти проекции, если ему позволят.
Председатель поднялся со стула, зачем-то постучал карандашом по столу и сурово сказал:
- Ваше время истекло. Дополнительное тоже истекло. К сожалению. Интересующихся вы можете ознакомить, так сказать, в личном порядке. Благодарю вас. На этом, коллеги, мы заканчиваем наше первое...
- Простите, господин председатель!
Это мой профессор. Он что, с ума сошел? У нас и так всего пять минут!
- Я прошу вас разрешить докладчику показать слайды. Это может быть самым интересным в нашем заседании. Спасибо.
"Спасибо" Бризкок сказал по-русски, и мое сердце опять наполнилось надеждой на легкий контакт.
То ли председателю было лестно получить благодарность от мировой знаменитости, то ли он решил не спорить, но аспирант остался на кафедре. Зал сдержанно зароптал, самые нетерпеливые потянулись к дверям.
- Всего три картинки,- забормотал кандидат, преданно глядя на сэра Уильяма.- Я быстро. Пожалуйста, три последних слайда, в любом порядке.
Свет погас, и на экране появилась размытая картинка, напоминающая фотографию планеты с расстояния в несколько тысяч километров.
- Резкость, будьте добры,- попросил Ландидат.- Вот так, спасибо. Следующий слайд.
Появилась вторая картинка. Голову даю на отсечение, что она не отличалась от первой, ну разве что самую малость. Однако Бризкок привстал, вгляделся в изображение и попросил:
- Переверните слайд!
- Да, если можно,- поддакнул осмелевший кандидат.- Вы поставили его вверх ногами.
Можно подумать, что у этих оптических срезов есть голова и ноги.
Что-то не припомню я научного говорения, где не приключилось бы что-нибудь с эпидиаскопом. То покажут зеркальную картинку, то поставят ее не так, то перепутают порядок, то еще что-нибудь - вплоть до демонстрации слайдов, имеющих отношение только к личной жизни докладчика. А эти срезы не все ли едино, каким боком их ставить? Но профессор Бризкок был другого мнения, и он привык, что к его мнению прислушиваются.
Ассистент возился с эпидиаскопом, у него ничего не выходило.
Зажегся свет. Я сидел неподалеку от ассистента и следил за его манипуляциями. Он пытался вытащить застрявший диапозитив за уголок, но никак не мог ухватить его пальцами. Тогда из двух других слайдов он сделал нечто вроде пинцета, стараясь извлечь им тот, что застрял.
