Алессандро поймали с краденым чемоданом у вагона поезда Мадрид-Париж. Суд осудил его на десять лет каторжных работ. И вот — концлагерь Вальнера-Пьеха в ущелье меж хребтами Кантабрийских гор. Каждый день — изнуряющая работа в каменоломне, тяжелый сон на голых нарах. Так каждый день. Мало кто выходил из этого лагеря на свободу. Большинство не выдерживало страшных мук и издевательств. Дорога была одна — на тот свет.
И все-таки надо бороться. Как? Он писал в кассационный суд — напрасно! Теперь остается последняя надежда — милость каудильо.[1]
…Алессандро разогнулся, расправил усталые плеча. Взгляд его упал на сутулую фигуру старого Миаса. Он прав, этот вечный каторжник. Надеяться не на что. Остается унижаться, работать, ждать десять лет. Если выдержат тело и душа.
— Послушай, Миас!
— Что тебе?
— А как ты думаешь, каудильо… помилует?
— Ты написал ему? — удивился Миас.
— Еще нет.
— И не пиши. Я не знаю ни одного случая, чтобы он кого-нибудь освободил. Обращаться что к нему, что к богу — одинаково.
— Ясно! — нахмурясь, сказал Алессандро. — Спасибо за откровенность. Значит, у меня одна дорога.
— Ты все-таки решил?
— Да!
— Ну что ж… желаю успеха. Только помни — в этой местности не доверяй никому. За поимку беглецов администрация платит. Население помогает охранникам.
— Я знаю.
— И еще одно — беги только в такую ночь, когда с моря идут тучи. Гроза смоет следы, и собаки тебя не найдут. Перейдешь реку Эбро — там уже легче.
— Спасибо.
— Кстати, видишь — на западе темнеет? Это туча. Алессандро затрепетал от внутреннего напряжения, глубоко вдохнул воздух.
— Туча с моря? — спросил он.
— Да. Если решил — беги сегодня. Отложишь — утратишь силу воли, привыкнешь. Тогда станешь таким же, как я.
На склон горы, где работало около тридцати каторжников, налетел вихрь. В воздухе повисло облако пыли. Багровое солнце быстро падало за горизонт. Темнело.
— Будет сильная буря, — сказал Миас. — Когда-то и я в такие ночи готовился… И ни разу не посмел.
— Кончай работу! — прозвучала над каменоломней громкая команда.
Алессандро рукавом рваной рубахи вытер лицо. Все! Умирать один раз. Идет туча с моря — надо бежать сегодня.
Вдоль каменоломни, принимая инструмент, шел надсмотрщик. Миас и Алессандро сложили кирки и ломы в кучу, присели на камни. Можно было несколько минут отдохнуть.
— Попрощаемся? — тихо спросил Миас. Алессандро молча кивнул головой.
— Если удастся — что будешь делать?
— Дорога для меня одна, — скрипнул зубами Алессандро. — Испания — огромное кладбище, на котором свирепствует банда больших и маленьких убийц. Мне придется либо умирать, либо быть одним из них.
— Снова скользкая дорожка?
— Снова.
— Смотри, поскользнешься — больше не встанешь!
— Не поскользнусь!
Миас сильно сжал локоть Алессандро и поспешно встал. К ним приближался надсмотрщик. Он подозрительно оглядел обоих.
— О чем говорили? Почему мало сделано? — закричал он.
— Столько, сколько и вчера, — смиренно ответил Миас.
— Молчать! Еще раз увижу — накажу!
— Что увидите? — не выдержал Алессандро.
— Молчать! — надсмотрщик побагровел. Коротко размахнувшись, он дубинкой ударил узника по спине. Алессандро вскрикнул, но сдержался. Надо молчать. Сегодня на карту будет поставлено все.
— В колонну! — скомандовал надсмотрщик.
Выстроившись в шеренгу по трое, каторжники поплелись к дороге. Десять рядов. Тридцать узников.
Двадцать охранников и десять собак окружили колонну. Поднимая пыль, каторжники направились к лагерю.
…Туча приближалась медленно, но непрерывно, затягивая непроницаемой пеленой звезды и месяц. Загрохотал гром. Сквозь окна бараков было видно, как в небе зазмеились зеленоватые молнии, четко обозначились железные решетки.
Алессандро осторожно оперся на локоть. Прислушался. Тишину нарушало только тяжелое. дыхание каторжников. Все спали. Можно идти.
Он вытащил из-под подушки узелок с одеждой, проскользнул между соседями. Нагнувшись, пробежал по длинному проходу до дверей. Там на стуле дремал дежурный — один из каторжников. Ему попадет от надсмотрщика, но что поделаешь. Пожалеешь товарища, погибнешь сам.
Тихо, без скрипа, открылись двери. Влажный свежий воздух пахнул в лицо, проник в легкие, опьянил Алессандро.
Не терять ни минуты!
Лагерь был обнесен высокой изгородью из колючей проволоки. Ночью маленькая электростанция давала свет для освещения запретной зоны. Вокруг территории были расположены шесть деревянных вышек. Там находились часовые, которых каторжники прозвали «попу-гаями».
Алессандро хотел пробраться как раз посредине между двумя вышками. Сегодня был удобный случай. Если пойдет дождь, часовые носа не высунут из-под укрытия. Можно будет пройти незаметно.
Несколько дней назад Алессандро достал кусачки. Теперь они пригодятся. Лишь бы только не лаяли собаки. На случай встречи с собакой Алессандро сберег порцию хлеба.
Совсем стемнело. Фонари на ограде едва светили, раскачиваясь под порывами сильного ветра. Полил сильный дождь.
— Слава тебе, боже! — прошептал Алессандро, — теперь можно…
Он одел брезентовую куртку, подполз к изгороди, На вышках молчали. Значит, не заметили.
Алессандро будто врос в землю. За проволокой заворчал пес. Он, должно быть, почуял Алессандро. «Проклятый! Что тебе надо? Моя жизнь? Я же не сделал тебе ничего плохого! Наоборот, я твой товарищ! На, ешь мой последний кусок хлеба!»
Пес жадно схватил краюху и замолчал, давясь твердой коркой. Алессандро быстро заработал кусачками. Одна проволока, другая, третья… Еще немного, еще чуть-чуть! Они молчат. Значит, не слышат. Не видят. Слава тебе, святая Мария! Закрой им глаза, заткни уши! Укрой меня своим покрывалом!
Ослепительная вспышка молнии разорвала небо пополам. Загремело так сильно, что Алессандро зажмурился, похолодев от страха. Потом поднял голову, Темно-темно. Лампочки погасли — где-то произошло короткое замыкание. Теперь вперед, отверстие готово…
Алессандро ужом проскользнул на ту сторону, оцарапав руки колючками. Пес, доедая хлеб, глухо ворчал. Алессандро вскочил на ноги и побежал прочь от лагеря в густую темноту ночи.
Сердце бешено колотилось, вырывалось из груди, мешало двигаться, захватывало дыхание. Алессандро на миг остановился, несколько раз глубоко вздохнул, запрокинул голову, подставив лицо под дождь. В тот же момент на одной из вышек раздался треск, и с шипеньем взлетела ракета. Призрачный фейерверк осветил окрестности лагеря. Алессандро, очевидно, увидели, так как на вышках закричали. Тупо прогремели выстрелы, Засвистели пули, завыли собаки.
