Дийк мог бы поведать о странном и радостном обстоятельстве: попадая в очередной мир, каким-то необъяснимым образом он начинал понимать местный язык и мог говорить на нем. Правда, акцент оставался — слабый, едва уловимый, и наблюдательный человек мог опознать чужака.
Но он прикусил готовящиеся вырваться слова, предчувствуя просьбу девочки.
Наки озвучила ее, забормотав быстро и умоляюще:
— Пожалуйста, возьми меня с собой! Это ничего, что ты не знаешь, куда идешь. Мы обязательно найдем с тобой мир, открытый моей сестрой! Я — потому что знаю, каков он, и верю, ты — потому что умеешь открывать двери между мирами.
Дийк запоздало подумал, что, видимо, следовало оставить ее в селении: судя по упрямству и выдержке, она прекрасно добралась бы до города одна. А еще лучше было бы удрать отсюда сразу же по прибытии. Тем более что он терпеть не мог зиму.
Он заговорил, стараясь, чтобы голос звучал твердо и убедительно и в то же время спокойно:
— Я не могу этого сделать, Наки. Я не знаю, каков будет мой следующий шаг, куда я попаду завтра или через неделю. Быть может, это окажется мир с гигантскими кровожадными чудовищами или эпидемией смертельной болезни. Я не хочу брать на себя ответственность за чужую жизнь. Тем более, столь юную. Не хочу привязываться к тому, кого могу в любой момент потерять.
Выслушав его и болезненно дернув щекой, девочка заговорила еще торопливей и горячее:
— Я дам тебе цель, мечту, и твой путь не будет больше похож на метание белки в колесе! Он станет прямым и ровным. И потом, я могу оказаться полезной в пути! Я могу молчать — столько, сколько потребуется, и быть практически незаметной. Я умею готовить, стирать и перевязывать раны, и я никогда не устану. Обещаю тебе!
— Мне не нужна мечта, а с готовкой и стиркой я и сам в состоянии справиться.
— Послушай! — не сдавалась она. — Я знаю, я некрасивая. Очень некрасивая — и поэтому ты не хочешь брать меня с собой. Но… — Наки замялась. Пересилив себя, выпалила отчаянно-безоглядно: — Но это пройдет! Меня специально растили некрасивой. Отец и мать были уверены, что сестру рано или поздно у них отберут для лорда, и хотели, чтобы хоть кто-то остался, чтобы помогать им в старости. Меня всегда одевали в обноски, плохо кормили и не разрешали растить волосы — стригли коротко и неровно. Но я изменюсь со временем! Через три года мне будет пятнадцать, и тогда…
— Прекрати! Эти глупости я даже выслушивать не хочу.
— Так значит… нет?
— Нет. Как мы и договаривались, я отведу тебя в город, сдам на руки брату, и мы распрощаемся навсегда.
— Ты трус, — она отвернулась от костра и от сидящего напротив человека. — А еще — ты живешь не по-настоящему, а понарошку. Вечно идешь, но никуда не приходишь, внимательно слушаешь, но никого не слышишь. Мне стыдно и противно за тебя!
— И тебе спокойной ночи, Наки.
Дийк был рад, что отделался малой кровью и не пришлось успокаивать истерику. Подобные просьбы случались у него и прежде, поэтому он положил за правило не упоминать, кто он и что умеет. Если б не загадочная сестра, он и сейчас бы смолчал.
Решение было стойким и бесповоротным. Но отчего-то, закрыв глаза и провалившись в сон, промир увидел ультрамариновых драконов и растерянную от счастья девочку, шепчующуюся о чем-то с придорожным цветком.
На следующий день к полудню они добрались до города. Он оказался грязным, тесным и шумным. Дийк не любил больших городов, никогда их специально не разглядывал и не смог бы сказать, чем отличается нынешний от множества каменных близнецов, встреченных им прежде.
— Где нам искать твоего родственника?
Наки, угрюмо молчавшая со вчерашнего вечера, скупо выдавила:
— Он служит в охране короля.
— А имя брата тебе известно?
— Танис.
— Не густо, но и на том спасибо.
Промир подошел к кучке служивых, гоготавших у входа в кабак. Слегка приглушив жизнерадостные звуки, они взглянули на незнакомца с подозрением, а на рыша, словно прилипшего к ноге хозяина, с опаской.
— Эй, ребята, не подскажете, где я могу найти королевского охранника по имени Танис?
— Ступай на главную площадь — через две улицы и налево, — ответил, ухмыляясь, самый рослый из них. — Его как раз вчера вздернули. Думаю, еще болтается.
«Ну, ты и вляпался…» Стараясь говорить бесстрастно и деловито, Дийк осведомился:
— А за что его?
— За измену королю, вестимо. А ты ему кем приходишься? Друг, сват, брат?.. — Глаза здоровяка загорелись охотничьим азартом.
— Да денег он мне должен был. Теперь, уж видно, не отдаст.
— Точно, не отдаст! — компания расхохоталась, словно услышав славную шутку. — А много должен был? — В голосе солдата прозвучало вялое сочувствие.
— Прилично. Еще вопрос: а детей тут у вас куда сдают? Сироты которые?..
Здоровяк с полминуты соображал, затем облегченно осклабился:
— Ты, наверно, про «скудный дом», говоришь? Это ж надо — «детей сдают», ну ты и шутник! — Вся группа хором порадовалась новой шутке. — Это на самой окраине. Дойдешь до северных ворот, там спроси. Только просто так твоих детей вряд ли примут. У тебя кто — мальчик, девочка?
— Девочка.
— Хорошенькая?
— Пожалуй, что нет, — честно ответил промир. — А какая разница?
— Разница в том, что больше платить придется.
— Что ж, спасибо за помощь, служивые.
— Не за что, парень. Собака у тебя занятная — никогда таких не встречал. Что за порода такая?
— Горный людоед.
Дийк ответил, отходя и уже не глядя. Зато оглянулся Гоа и ласково оскалился.
Когда промир подошел к девочке, застыло ждавшей его на другой стороне улицы, солдат от входа в кабак словно сдуло.
— Твой брат мертв.
Наки равнодушно пожала плечами. Ему захотелось затрясти ее, сильно-сильно, и хотя бы таким способом выдавить рыдания, увидеть боль потери: у нее умерла вся семья, черт возьми, а она так спокойна, так отстраненно безжизненна!
Естественно, он этого не сделал. Чего иного можно ждать от обитателей мира, где за любовь сурово наказывают?
— Пойдем! Я узнал, где находится сиротский приют местного разлива. Там тебе самое место.
Она не ответила и лишь покорно затопала за ним, низко опустив голову.
«Скудный дом» (название приюта навевало неприятные ассоциации, но Дийк гнал их от себя) отыскался не сразу. Они долго плутали между одинаково неприглядных зданий, а потом долго стучали в ворота с облезлой краской, пока им не открыла необъятных размеров бабища, закутанная в три теплых рваных платка. Лицо ее было медно-красным, а маленькие заплывшие глазки глядели бессмысленно и сердито. К удивлению Дийка, она оказалась хозяйкой этого заведения.
