Неприятный зуд возник где-то на затылке между ушами. Я насторожился. Зуд перешел в прерывистый гул, будто удары далекого колокола слились в один звук и каждый новый удар догонял эхо предыдущего.
Вот и мое время пришло. Я подумал. Юльку, конечно, будить не стоит чего доброго пойдет со мной. Мама Наташа спала, свесив руку из-под одеяла. Я лизнул пальцы. Безрезультатно. Мммм... Ухватил осторожно одеяло и потянул. Она заворочалась, поеживаясь, когда холодный сырой воздух забрался под рубашку.
-- Юль, ты... Амур, ты что?
Я совсем стянул одеяло и оттащил его на середину комнаты.
-- Ты что, сдурел, что ли? Ну-ка, пошел отсюда.
Я жалобно заскулил и оглянулся на дверь.
-- Ну что еще! Газ, что ли не выключили!
Мама Наташа прошлепала босыми ногами на кухню, проверила плиту, потом заглянула в ванную.
-- Чего тебе надо?
Я подбежал к входной двери и, жалобно поскуливая, стал в нее царапаться.
-- Да? А еще чего изволите? Время три часа ночи, а ему приспичило. Ты видел, что на улице делается? Потерпишь!
Я заскулил еще жалобней.
-- Тихо ты, Юльку разбудишь. Вот, смотри, открываю дверь. Сделаешь свои дела, придешь. Дверь будет открыта. Понял? И чтобы это было в первый и последний раз!
Я поскакал вниз. Кодовая дверь была приоткрыта и я шмыгнул на улицу. У подъезда, под козырьком сидела на старом венском стуле бабка Катя и смолила папироску.
-- Ну что, Амур, не спится? И я в грозу спать не могу. Все войну вспоминаю. Вот такая же погодка была, когда мы в сорок четвертом под Лиинахамари...
Да знаю я, баб Кать, ты мне уж столько раз рассказывала. Извини, дела.
-- Ну беги, погуляй. Тебе то что, вон какой ковер на спине.
Гроза стихала: молний уже не было, ворчал, уходя гром и только дождь хлестал с прежней силой. Фонари вдоль дома не горели, а так, обозначали свое присутствие тусклыми огоньками в кронах мокрых деревьев.
Меня ждали на углу дома, там, где не было даже рассеянного света. Я почуял его раньше, чем увидел и был разочарован. Это была собака. Большой породистый ротвейлер. Он стоял широко расставив мощные лапы, ожидая, кто придет остановить его. Он не был расположен к переговорам, но я все-таки решил его урезонить.
-- Ты не получишь то, зачем пришел. Ты не понимаешь, что делаешь. Уходи.
-- Меня выбрали и это хороший выбор. Я знаю, ты не уйдешь с дороги, но это и не нужно. Ты будешь первым. - Ротвейлер слегка присел, готовясь к нападению.
Интересно, как выглядел наш диалог со стороны. Стоят две собаки, смотрят друг на друга. Ни лая, ни рычания. Игра в гляделки, да и только. Я понимал, что он говорит, но мысли его были тяжелые и ворочались с трудом, как камни в русле горной речки. Видимо те, кто выбрал его, не стали утруждаться, готовя посланца заранее. Просто взяли наиболее подходящее для убийства существо там, где удобнее и наделили минимальным знанием. Ну, а чем его оснастили сейчас увидим. Я не чувствовал злобы или неуверенности. Я долго готовился к этой схватке. В миоцене, где я жил были звери куда серьезнее, да и не животное ожидал я увидеть.
Заскрежетал металл по асфальту - он выпустил лезвия из когтей, готовясь к броску. Это напрасно. Рано. Прыгать неудобно. Ротвейлер совсем не знал, кто будет против него. Он тяжело поднял в прыжке свое тело. Вечный недостаток домашних собак - лишний вес.
Я прыгнул навстречу, чуть вбок, переворачиваясь в воздухе на спину и выпуская когти. Отбил его левую лапу, посыпались искры. Что за железо ему поставили, если крошки летят? Его лапа пошла вниз, голову он повернуть не успел и я рванул снизу стальными когтями его беззащитную глотку. Треск раздираемых тканей, хруст хрящей и сухожилий. Ротвейлер замер на растопыренных лапах, затем, неловко переступив встал надо мной. Я лежал на спине, даже не потрудившись перекатиться в сторону. Горячая кровь хлынула мне на морду уходя из сильного тела, как вода из разбитого аквариума. Он пытался что-то сказать, но мысли, и прежде тяжелые, не слушались. Чужое сознание оставило его. Я уловил отчаяние, непонимание происходящего, неприятие надвигающегося небытия. Желание оказаться рядом с другом, с которым можно играть в мяч, упиваясь собственной силой таскать в зубах колесо от "Жигулей", спать на ковре у двери, радоваться похвалам и огорчаться неудовольствию хозяина, охранять детскую коляску с пищащим человечьим детенышем...
Все кончилось. Большое тело собаки завалилось набок, крупная дрожь сотрясла в последний раз мышцы, хрипенье и бульканье затихли. Все...
Я лежал в луже чужой крови и не было сил подняться. Видит бог, я не хотел этого. Но он пришел убить Юльку. Не по своей воле, но пришел. Я припомню этого бедолагу, если встречусь с приславшими его. Кое-как я добрел до водосточной трубы на углу дома. Кто-то, показывая неуемную силу и молодецкую удаль, оторвал ее на высоте двух метров от земли, и вода хлестала водопадом. Я лег в промоину в асфальте и стал жадно пить отдающую ржавчиной воду поворачиваясь то одним, то другим боком чтобы смыть кровь.
-- Ты молодец, приятель. Сделал все, как надо. Теперь пойдем с нами.
Это были те двое, которые дали мне новую жизнь и попросили спасти ребенка, жившего за тысячи километров и миллионы лет от моего мира. Они и в прошлый раз появились неожиданно, но тогда я валялся с распоротым брюхом, а сейчас должен был почувствовать их приближение раньше. Избаловался... Сладко есть и мягко спать полюбил...
-- А как же Юлька? Ведь вы говорили, что...
-- Это уже не важно, - сказал один, - ребенок должен был погибнуть еще полгода назад. Мы не дали этому случиться, но теперь это отразилось в нашем времени. Наш мир меняется. И меняется катастрофически. Мы хотели поставить эксперимент и ошиблись. Да-да, мы тоже ошибаемся, как и современные люди, хотя и отличаемся от них, как ты от собак. Исчезновение одного человека современный мир не изменит. Несопоставимые величины. Социум просто не заметит потери, но если в ближайшее время этот человек не исчезнет, то для будущего последствия непредсказуемы.
-- Ах, социум не заметит... А ее мать заметит? А старуха - соседка? А те, кто ее любит и знает? А я? Кстати, ведь меня должны были сожрать еще в миоцене, но я жив и мир в порядке.
Второй присел на корточки рядом со мной и склонил голову, будто с интересом разглядывал что-то неведомое.
-- Ну, прямо доисторическая преданность. Ты и в самом деле реликт. Пойдем с нами, приятель, пойдем. У нас даже собаки живут долго, почти вечно. Оставь все, как есть и ...
Он поперхнулся словами, поскольку я встал и так энергично встряхнулся, что брызги дождевой воды веером прошлись по его лицу. Вытерев лицо ладонью он поднялся.
-- Ты здорово изменился, приятель. Ты не забыл, кто ты, зачем ты и кому обязан практически всем, что имеешь? Ты можешь вернуться в свое время или можешь пойти с нами, - сказал он сухо. - Здесь ты не останешься. Или останешься лежать рядом вот с той собакой.
