— Пустяки.
— Вы называете это пустяки?
— Так случается каждый раз, когда Жестяного Крикуна подзаряжают. Он вдруг останавливается и ждет, пока его подзарядят. Это значит — в сенате обмолотили новую пачку законов. Крикуна начиняют законами, как детскую погремушку сухим горохом; законы так и пересыпаются в его жестяной башке. Полмиллиона законов и столько же дополнений и примечаний. А еще дополнений к примечаниям и примечаний к дополнениям. У него самая большая электронная башка во всем штате. Кстати, я не спросил вас, милейший Прайс, за какие грехи вы очутились среди подвешенных?
— Я не виноват. Я ничего не сделал. Наоборот, надо мной надругались.
Он рассказал, как жестоко его обманули, как сделали его отцовское горе предметом безжалостного телевизионного пари.
— Они ворвались в мой дом, издевались. Я только защищался…
Мом присвистнул.
— Плохо! Вы подняли руку на частную инициативу и свободное предпринимательство. Крикун не любит подобные выходки. Хочу предупредить…
Но Прайс вновь поплыл к двери.
— Кен! Следите за своими мыслями! Мысль изреченная есть ложь! — выкрикнул Мом вслед удаляющемуся свертку.
Тяжело и плотно захлопнулась дверь.
«Странные слова, — подумал Прайс, — что он хотел сказать, о чем предупредить? «Мысль изреченная есть ложь…»
Он плыл внутри тускло освещенной трубы, почти касаясь ее стенок. Стало душно; казалось, резиновый ошейник стягивает шею все туже и туже.
Неожиданно труба расширилась воронкой; он оказался в небольшом зале и тут же испуганно отшатнулся.
Если бы мог отшатнуться!
Занимая всю противоположную стену, перед ним стояла человеческая голова. Искаженные, грубо-примерные пропорции. Тяжелый нос, обрубленный цилиндром. Круглые, выпученные глаза. Рот зияющей щелью рассекал лицо на две половины. Истукан язычников. Скульптура модерниста. Игра природы, выдолбившей ветром и солнцем изваяние, к ужасу суеверных. Или всё вместе — идол, скульптура, скала — тяжелое, массивное, злобное.
— Ваше имя?
Не вопрос — вопль. Голос плотно заполнил все помещение. Прайс оглох, голос проник до каждой клеточки его тела. Но спрашивала не голова. Вопил стереорупор, укрепленный на потолке. Голова молчала.
— Кен Прайс, — ответил коммивояжер.
— Профессия? — прогремело сверху.
— Коммивояжер «Медикал-секьюрити», Сентр-ринг, сто семнадцать…
— Чем завтракали в день ареста?
«Идиотский вопрос», — подумал Прайс.
— Идиотский вопрос! — неожиданно рявкнула голова. Она раскрыла рот, в котором мог уместиться несчастный коммивояжер, и громоподобно извергла те слова, которые сам он не решился произнести вслух.
«Мои слова!» — ужаснулся Прайс.
— Мои слова! — прошипела голова и лязгнула челюстью.
— Молчать! — рявкнул стереорупор. — Повторяю! Что ты ел утром в день ареста?
— Галеты «Пупс», замороженные сливы и…
— Ты любишь сливы? — насмешливо спросил рупор.
Конечно, через рупор орет Крикун. Но зачем здесь голова?
«Я искал золотую косточку, — хотел сказать Кен, но промолчал. — Может быть, лучше помалкивать?»
— Я искал золотую косточку, — немедленно прогудел истукан.
— Кто сказал про косточку? — тихо, но свирепо поинтересовался Крикун.
— Я ничего не говорил, сэр!
— Заткнись! Ты сам выдал себя! Ты тоже ищешь золотые косточки, заключаешь пари, участвуешь в тотальной игре! Почему же ты помешал другим честно держать пари?
«Честное пари? Мерзость!» — подумал Кен, но вслух хотел сказать, что он только защищался от непрошеного вторжения в его дом…
— Мерзость! Мерзкое пари! — перебил его истукан.
Истукан говорил голосом, странно знакомым. Несомненно, очень знакомым!
— Штрафую вас за неуважение к правосудию! — заорал Крикун.
— Я ничего не говорил, сэр! Я только подумал…
— Он подумал, а я сказал! — торжествующе подхватил истукан.
«Его голос… Непостижимо знакомый… И чужой, словно никогда не слышанный. Почему чужой? Это мой голос… Он говорит за меня. Хуже! Раньше меня!.. Произносит вслух мои мысли…»
— Вслух мысли. Вслух мысли. Вслух мысли… — забормотал идол.
— От нас не скроешься. Говорящая Пасть знает свое дело, — захрипел с потолка Крикун. — Выкладывай все без утайки!
Прайсу казалось очень обидным, что два робота — Крикун и Пасть — обошлись с ним как с младенцем. Запугали, надсмеялись, сумели прочесть его мысли и вынуждают признать свою вину в том, что, по его разумению, виной и преступлением быть не могло. Конечно, Крикун знает уйму законов. Он справедлив, беспристрастен — надо думать только так. Иначе… Пасть произнесет вслух все слова протеста, которые вертятся на языке, и тогда новый штраф, который проглотит двухмесячные, а то и полугодичные заработки.
Пришлось рассказывать достаточно подробно, но не пытаясь оценивать свои поступки, не пытаясь жаловаться на бесцеремонность телекомментатора «Тотального Пари», не пытаясь, наконец, негодовать, что священную родительскую любовь и горе сделали предметом пошлой и жестокой инсценировки.
Он говорил, а Пасть и Крикун орали, перебивали Прайса и друг друга. Пасть бесцеремонно, с дьявольским наслаждением профессионального доносчика выкрикивала все, даже самое крохотное, о чем Прайс хотел умолчать. Крикун тут же начинал бесноваться и угрожать, с быстротой пулемета обстреливая коммивояжера параграфами законов, пунктами и положениями устава Союза промышленников, разъяснениями сената, прецедентами Федерального суда.
Вскоре, казалось, обессилели все трое. Хотя, конечно, обессилеть мог только Прайс. Полубесчувственному, ему объявили приговор и отправили по трубе на старое место, в общую шеренгу подвешенных.
— Теперь вас распакуют в главной распаковочной и отпустят домой. Под залог. Лишаюсь приятного соседа, — пожалел Мом.
— Я понял, о чем вы хотели предупредить, когда сказали… как это… мысль изреченная есть ложь. Вы хотели сказать о Говорящей Пасти.
— Еще бы! Но не успел. Жалею!
— Она действительно читает мысли?
— До мозговых извилин она еще не добралась. Все дело в ошейнике.
— Ошейнике?
— На каждом спеленатом есть очень тугой ошейник. Заметили? В нем скрыты металлические пластинки… Спойте погромче песенку…
— Какую песенку? Зачем?
Мом выразительно показал глазами вверх, на потолок, где чернел кружок подслушивающего микрофона. Чтобы заглушить его словами песенки, Прайс, немилосердно фальшивя и задыхаясь, запел «Красная малиновка скачет на заре».
— Пойте, пойте! Гоп-гоп-гоп! Нам всегда весело! Поймите, всякую мысль человек беззвучно и незаметно для себя произносит втихую, а уж потом думает, брякнуть ли ему это вслух или промолчать. Ничего не поделаешь, биотоки мозга постоянно вызывают слабые движения языка, губ, гортани… Веселее! Веселее!
