"...Мне не хотелось привлекать к себе внимание, и я решил, что не буду ни у кого ничего спрашивать, тем более что все мои расспросы до сих пор оказывались неизменно безрезультатными, а лучше постараюсь разобраться во всём сам. Между тем передо мной была трудновыполнимая задача - я должен был аккуратно исполнять свои обязанности в этом доме, слабо представляя, в чём они, собственно, заключаются, и догадываясь только, что нахожусь здесь в качестве музыканта. Это было единственное, за что можно было хоть как-то уцепиться, чтобы не сойти с ума окончательно и не впасть в отчаяние от всей этой неразберихи. Ведь никто из этих людей не знал меня, и я не знал никого. Вероятно, те загадочные персоны, чьей воле я обязан своим пребыванием здесь, целиком полагаются на мою собственную сообразительность и считают излишним разъяснять мне то, о чём я должен догадываться сам. Раз уж я назвался музыкантом с обычным моим легкомыслием, то и место моё у инструмента. И если бы кто-нибудь вдруг подошёл ко мне и спросил меня: "Что вы здесь делаете, сударь? Что вам угодно?" Я бы ответил уверенно: "Я музыкант и направляюсь к месту, где должен играть, если же вас не затруднит, то вы можете оказать мне любезность, проводив меня". Так я ответил бы, но никто не подходил ко мне и не спрашивал меня ни о чём, и предоставленный самому себе, я шествовал из комнаты в комнату, то поднимаясь по лестницам, то спускаясь, попадая то в парадный зал, то в столовую, то в будуар, и между прочим, набрёл на тихий и уютный кабинет, где обнаружил прекрасную библиотеку, мягкие кресла и рисунки мастера Кювилье, которыми я имел возможность насладиться, собрав их предварительно с пола, где они были разбросаны с вопиющим небрежением. Нужно заметить одну особенность этого кабинета, которой обладало, впрочем, и большинство других помещений, а именно: во всех дверях были ключи, так что можно было закрыть двери и отгородиться от всего мира, перекрыв таким образом проход, так как все комнаты были, как правило, смежными..."
"...Упомяну - - только об одном из своих маленьких открытий, это - - был мраморный шкафчик, украшенный - - переплетениями золотых виноградных лоз. Шутки ради я потянул за одну из соблазнительных гроздей и тут же отпрянул от неожиданности - створки шкафчика отворились, открыв мне его содержимое, а именно, кусок малинового пирога, миндаль, шоколад и графин превосходного вина. И вот, когда я, развалившись в кресле, вкушал этот скромный завтрак, неторопливое течение моей трапезы внезапно было нарушено появлением человека, в котором я узнал своего ночного незнакомца. Завидев его, я едва не поперхнулся, он же остановился и стал с подозрением приглядываться ко мне, словно бы пытаясь припомнить что-то. Я наблюдал за ним, боясь пошевелиться. В облике его произошли некоторые перемены: так на нём не было плаща, закутанным в который он предстал передо мной ночью, теперь он был в одной рубашке, однако по-прежнему держал в руке свою шпагу и, к слову сказать, совершенно излишний при таком ярком освещении, факел. Шпагу он ловким движением отправил в ножны, поднесённые ему на подносе полуголым человеком, бывшим, по-видимому, при нём кем-то вроде оруженосца. Оружие звякнуло о поднос, и оруженосец бесшумно убежал, а воинственный незнакомец исчез в стене... ...Совершенно сбитый с толку, я поспешил к тому месту, где он стоял и, тщательно изучив стену, сообразил, что исчез он через дверь, столь искусно замаскированную, что обнаружить её было практически невозможно. Любопытство заставило меня последовать за ним. Войдя, я оказался в мрачном, узком коридоре, в самом конце которого я увидел огонь факела. Потом хлопнула дверь, и я остался в полной темноте. Я остановился в нерешительности и прислушался, мне показалось, я слышу чьи-то жалобные стоны, тихие, невнятные, чьи-то вздохи и причитания. Мой лоб покрылся испариной. Я явственно услышал женские крики, исполненные такой боли, что не могло остаться ни тени сомнения в том, что женщину эту терзают самым жестоким образом. Какой ужас! Где я? Куда меня занесло? Ноги против воли вели меня всё дальше по коридору, и теперь я мог различить звуки совершенно иного характера: звон бокалов, возбуждённые возгласы, пение, смех. Недоумение моё, впрочем, продолжалось не слишком долго. Вскоре я понял, что коридор имеет две двери, одна из которых находилась прямо напротив другой. Из-за одной двери доносились стенания несчастных, а из-за другой - звуки шумного пира. Я, конечно же, выбрал последнее и замер на пороге, ослеплённый нахлынувшим на меня светом исступлённо пылающих канделябров. О немыслимые, возмутительные нравы! Я знал, что император Тиберий развлечения ради посещал темницы, где наслаждался видом пыток, знал, что аутодафе некогда считалось недурным зрелищем, знал, наконец, что красавицам доставляет удовольствие созерцать мучения своих поклонников, но чтобы так безмятежно пировать в таком ужасном соседстве, нет, это было что-то неслыханное! Преисполнившись негодования, я хотел было немедленно покинуть это гнусное пиршество, не желая не то что играть для этих людей, но даже находиться с ними в одном обществе. Меня остановила Цинцинатта. - Вот вы где!- воскликнула она весело. - Извините, сударыня, я тороплюсь,- сказал я сухо. - Торопитесь? Но куда же? Останьтесь! - Увы, это никак невозможно. - Вот вам флейта. Поиграйте! Вы просили меня о флейте, и вот же, я вам её нашла! Ну как тут было устоять! - Хорошо,- сказал я.- Но только не здесь. - Не здесь? Вас смущает этот шум? - И не только этот, сударыня. - Что же ещё? А впрочем, какая разница. Не хотите играть здесь? Прекрасно! Тогда уведите меня отсюда. - Но куда же? - А куда вы только что так решительно направлялись? - Право, не знаю,- растерялся я.- Пойдёмте... пойдёмте хоть куда-нибудь,воскликнул я, к великому своему смятению заметив, что уже несколько мужчин и женщин, отделившись от толпы пирующих, направляются к нам с явным намерением последовать за нами, или во всяком случае, не позволить нам уйти и остаться наедине. "Пойдёмте же!"- взмолился я, чуть не плача. Незваные спутники тем временем уже обступили нас, с любопытством прислушиваясь; судя по их лицам, они вообразили, что речь идёт о какой-то новой игре, явно не замечая моего неудовольствия или же не желая замечать его и не придавая ему значения. Казалось, что Цинцинатту всё это мало беспокоило, однако, внезапно вид её преобразился, она вскинула голову, издала боевой клич и, сжав в руке флейту наподобие шпаги, принялась наносить ей фехтовальные удары направо и налево, да так ловко, что противники наши вскоре все до единого попадали замертво, и тогда Цинцинатта схватила меня за руку и, увлекая меня за собой, побежала к дверям. Я услышал за спиной взрыв хохота, но не стал оборачиваться. Мы выбежали из зала и, благополучно миновав несколько комнат, очутились в уютном и светлом будуаре, стены которого были завешаны пышными гобеленами, изображавшими сцены охоты на дракона. Я закрыл дверь на ключ, Цинцинатта закрыла другую, и таким образом, мы оказались в относительной безопасности. "Если, конечно, этим безобразникам не придёт в голову выломать дверь тараном",- подумал я. Я оглядел наше убежище, и вид его произвёл на меня вполне приятное впечатление. Цинцинатта повалилась на диван и принялась хохотать, после чего, несколько успокоившись и отдышавшись, она подняла с ковра оброненную флейту и протянула её мне. Я принял её и, поднеся к губам, сыграл несколько простеньких мелодий, чтобы настроиться на нужный лад, впрочем, сделать мне этого не удалось; беспорядочные мысли одолевали меня, мрачные тучи в душе моей никак не желали рассеяться и, не силах продолжать, я оборвал игру и отнял флейту от губ. - Что с тобой?- ласково спросила она, видя моё замешательство.- Что с тобой, милый? Погружённый в свои мысли, я почти не обратил внимания на перемену в её голосе. Я беспомощно пожал плечами. - Не знаю даже, как объяснить тебе,- сказал я.- Иногда бывает трудно играть, когда сама жизнь противится этому. - Жизнь?- удивилась она, потом весело и беззаботно рассмеялась.- Но здесь, разве вся жизнь - не игра? - Здесь? Что это значит? Что это за дворец? Кто его хозяин? Она поднялась с дивана и, подойдя, обняла меня. - Ты задаёшь так много вопросов, милый... Я хотел было возражать, но она привлекла меня к себе и соединила свои губы с моими, и когда я снова увидел её, мой взгляд был затуманен слезами. Я не заметил, как мы опустились на ковёр, я был на небесах. - Я боюсь вернуться на землю,- признался я шёпотом. Она улыбнулась и, прижавшись ко мне щекой, тихо сказала: "Нам это не грозит больше". - Разве это не счастье?- прошептала она. Я не вполне понимал, о чём она говорит, но я слышал её голос, и тепло разливалось по моему телу сладкими волнами, безмятежная радость охватила меня, и я не думал ни о чём больше, и не желал ничего иного. Она встрепенулась. - Теперь ты сыграешь для меня? Я взял флейту в руки, но едва я начал играть, как раздался шум, тело дракона на гобелене разверзлось, и в комнату ворвались люди, наряженные, словно бы это была свита короля шутов, в самые невообразимые одеяния. Многие были в масках. Я не успел опомниться, как они, налетев словно туча гигантских попугаев, схватили нас и, подняв на руки, понесли..."
