"...поскольку я до некоторой степени уяснил для себя своё положение в этом доме, то нужно держаться хотя бы этого! А то как бы вновь не угодить в подземелье или того хуже, если только может быть что-то хуже, ведь те, кто однажды заточили меня в темницу, могут сделать это снова в случае, если я совершу оплошность, заслуживающую такого наказания. Так не значит ли это, что я должен исполнять свои обязанности со всей тщательностью и усердием, тем более что покинуть этот дом всё равно нет никакой возможности, а иначе разве позволили бы мне вести себя столь вольно, разгуливая, где мне заблагорассудится, по всему дворцу безо всякого надо мной надзора? С другой стороны, стоит ли вообще пытаться покинуть это место? Что может беспокоить меня здесь столь сильно, чтобы склонить к подобного рода действиям? Причудливость нравов, необычность обстановки, нарядов, непохожесть этого места на другие места, где я бывал прежде? Но быть может, именно в этом и состоит величайшая моя удача, шанс достичь чего-то такого, о чём прежде я не мог даже мечтать, не зная, что такое возможно. А если так, то не будет ли с моей стороны вопиющей глупостью пытаться бежать от предоставившейся мне возможности вместо того чтобы попытаться воспользоваться ею? Итак, с одной стороны, мне следует с усердием исполнять свои обязанности, как бы туманны они ни были, чтобы никоим образом не навлечь на себя неудовольствие владельца, или владельцев, дворца, а с другой стороны, не ограничиваясь этим, всячески стараться, с должной, разумеется, осторожностью приобрести нечто большее..."
"...Между тем, наряд мой за несколько дней пребывания во дворце успел утратить первоначальную свежесть, и испытывая острую потребность сменить его и всё ещё не зная, к кому следует обратиться в подобном случае, я решил на свой страх и риск заняться своим внешним видом сам... ...Итак, я переоделся и сразу же почувствовал себя лучше. Радуясь своей смелости, я в приподнятом настроении прогуливался по дворцу, когда минуя какой-то из залов, увидел в нём человека, сидевшего на полу и увлечённо возившегося с чем-то, чего я не мог разглядеть издали, когда же я подошёл ближе, то к своему изумлению обнаружил, что занят он ничем иным как игрой в солдатики. Удивление моё было столь велико, что даже не успев придумать какое-либо объяснение странному занятию этого человека, я опустился рядом с ним на ковёр, он же, нисколько не смутившись моим появлением, фамильярно похлопал меня по колену и благодушно сообщил: "Я дарю вам карету. Выбирайте любую". Я не знал, как мне следует поступить и уже хотел засмеяться, давая понять, что воспринимаю это как шутку, но переменил решение и, напустив на себя побольше важности, принялся перебирать предлагаемые мне кареты, высказывая свои суждения об их достоинствах и недостатках - то похвалю лошадей, то посомневаюсь, не сломается ли карета в дальней дороге, поинтересуюсь, где она сделана, надёжно ли, и сколько за неё было уплачено. Даритель мой отвечал с величайшей охотой, иногда запальчиво спорил, убеждая меня отказаться от моих слов, если я вдруг позволял себе поругать какую-нибудь из карет, объяснял мне то, о чём прежде я никогда не слыхал, проявляя при этом познания столь глубокие, что вскоре я был вынужден признать полное своё поражение и просить его посоветовать мне то, что он сам считает достойным выбором. Весьма польщённый моим признанием, он выбрал мне лучший из своих экипажей и с видом, исполненным достоинства, преподнёс его мне, столь искренне радуясь возможности сделать мне этот маленький подарок, что против своей воли я совершенно поддался его обаянию и поймал себя на мысли, что отношусь ко всему этому с неподобающей серьёзностью. Между тем, этот странный господин, вообразив, что подарок, сделанный мне, чересчур незначителен, стал предлагать мне новые безделушки, когда же я со всей твёрдостью отказался от дальнейших подарков, поблагодарив Его Величество Кукольного Короля за оказанную мне милость и заверив, что высочайше ценю его расположение, он, видимо не желая отпускать меня, приказал немедленно произвести смотр своего доблестного войска, после чего, дабы не утомлять меня чрезмерно созерцанием марсовых потех, приказал своим солдатам, только что показавшим себя такими молодцами, что отчасти оправдывало гордость их полководца, отправляться в казармы, и взяв меня под руку, проводил в поразительной роскоши дворец, где в мою честь был объявлен бал, на который собрался весь цвет кукольного общества - даже те, кому нездоровилось, не осмелились отказаться от приглашения, опасаясь, и видимо, не без основания, праведного гнева своего монарха. Музыканты были выше всяких похвал, танцы продолжались до полного изнеможения всех участвовавших, вино лилось реками, угощения сыпались как из рога изобилия, женщины были прелестны, кавалеры галантны. Я никогда так не веселился. Кончилось празднество тем, что мы едва не без чувств растянулись на ковре, обессилев от слов, музыки, шума и смеха. Молчание длилось довольно долго, а потом я услышал голос Кукольника, и сказанные им слова поразили меня ещё больше, чем всё, что было до этого. - Вы, должно быть, полагаете меня чудаком,- сказал он,- и по благородству и доброте души своей почли за лучшее не прекословить мне, потакая мне в моих безумствах. И вполне возможно, что вы правы, и я таков, каким представляюсь вам, ведь я играю в куклы, полагая их живыми людьми. Но посмотрите, разве не этой же игрой увлечены все правители мира? И не следует ли их признать такими же безумцами, как и я? А что вы думаете о дворце, где мы с вами теперь пребываем, о его правителе, если таковой существует, а он должен существовать непременно? Разве не безумен он, полагая своих подданных живыми людьми?.."
"...Иногда мне казалось, что я угадал какое-нибудь правило, и не будучи ещё уверен в том, что не ошибаюсь, с некоторой опаской приглядывался к людям вокруг в надежде подметить что-то, что подтвердило бы мою правоту, и если мне это удавалось, начинал придирчиво следить за ними, отмечая про себя их оплошности и негодуя порой по поводу явных и грубых преступлений против этикета, уже полагая себя вправе одобрять или осуждать, но увы, торжество моё каждый раз оказывалось недолгим, а положение моё, завоёванное таким напряжением мысли - эфемерным - внезапно какой-нибудь поворот событий, если можно назвать событиями следствия и совокупность непонятных и непредсказуемых поступков этих людей, диктуемых минутной прихотью взбалмошной фантазии, подогретой вином и распутством, совершенно уничтожал прежние правила, которые и правилами-то никогда не были, а только слабыми намёками на правила, но и эти жалкие намёки обращались в дым, и на их место заступали новые, столь же непрочные и недолговечные. Могло ли вообще что-нибудь подтвердить моё положение во дворце, если я всё же обладал таковым? Стоило мне только почувствовать себя посвящённым, принятым в это странное общество, каким бы дурным и распущенным оно порой ни представлялось мне, как какая-нибудь нелепость, которую невозможно было даже предвидеть, не то чтобы предотвратить, вновь, и в который уже раз, принуждала меня всё начинать сначала, так что, основательно поразмыслив, я вынужден был признать, что какого бы высокого положения я ни поставил себе целью добиться, неизбежная его непрочность и неопределённость настолько его обесценит, что едва ли оно вообще оправдает усилия, затраченные для его достижения. Между тем я заметил, что стоит мне где-нибудь появиться, как на меня немедленно обращают внимание, спрашивая с притворным сочувствием о результатах, если таковые имеются, моих исканий и наблюдений, и если же я признавался в очередной своей неудаче, советовали мне не оставлять попыток разобраться во всём, но преисполнившись мужества и терпения, следовать избранному мною пути, когда же я отходил, за моей спиной потешались, пересказывая друг другу мои слова и суждения, и так продолжалось до тех пор, пока я не понял, что они почитают меня за шута и, оскорбившись, не прекратил делиться с кем бы то ни было своими мыслями, хоть сделать это было и нелегко, так дружно и настойчиво атаковали меня эти люди, предвкушая веселье по поводу моей забавной особы. К немалому своему удивлению, я неожиданно обнаружил, что сделался центром внимания едва ли не всего общества, не зная, впрочем, как следует отнестись к этому. С одной стороны, утвердив за мной роль чудака, общество тем самым как бы принимало меня и, более того, выделяло как нечто особенное; с другой стороны, подобная роль едва ли могла удовлетворить меня, так что я думал даже, не лучше ли уж вовсе не привлекать к себе никакого внимания, чем подвергаться таким насмешкам и унижению. Однако я недолго оставался центром общества, вскоре оно нашло для себя иную забаву, вновь подтвердив этим переменчивость своих настроений, обо мне же забыло, предоставив меня самому себе, и нужно сказать, к немалому моему удовольствию, так как наскучило мне несказанно. Немало этому способствовала и моя привязанность к Цинцинатте - лишь с ней я испытывал то блаженное чувство покоя, которого тщетно бы искал, добиваясь положения во дворце; с ней мне не было в нём нужды, и правила его не интересовали меня больше, и я не искал больше правды..."
