В этом списке значились двенадцать империй, двенадцать наследственных, королевств, двадцать две республики и шесть княжеств. Эти пятьдесят два государства — империи, монархии, республики и княжества — либо сами, либо в лице своих вассалов и колоний признавались, таким образом, единственными хозяевами земного шара.
И в самом деле, «пора было подготовительным комиссиям покончить с этим вопросом. Большинство делегатов этих пятидесяти двух стран уже собрались в Вашингтон. И каждый день прибывали все новые.
Первое заседание Международной конференции началось 10 июня в два часа дня под председательством старейшего из делегатов, господина Солиэса, профессора океанографии, представителя княжества Монако. Сразу же приступили к выборам постоянного президиума.
При первом голосовании председателем, из уважения к стране, предоставившей для конференции свою территорию, был избран мистер Гарвей, делегат Соединенных Штатов. Пост вице-председателя после долгих препирательств был предоставлен русскому делегату, господину Саратову. Делегаты Франции, Англии и Японии заняли места секретарей.
По окончании всех формальностей председатель обратился к собравшимся с весьма учтивым приветственным словом, встреченным аплодисментами. Затем он предложил избрать три подкомиссии, которым будет поручено изыскать наилучший метод работы с точки зрения статистики, финансов и права.
Едва лишь началось голосование, как вдруг к председательскому креслу подошел один из чиновников и подал мистеру Гарвею телеграмму.
Мистер Гарвей начал читать телеграмму, и по мере того как он читал, лицо его менялось, выражая все нарастающее удивление. Он на мгновение задумался, затем пренебрежительно пожал плечами, снова задумался и, наконец, решительно зазвонил в колокольчик, чтобы привлечь внимание своих коллег.
В зале установилась тишина, и тогда Гарвей заговорил:
— Милостивые государи, я должен поставить вас в известность, что мною получена телеграмма. Я не сомневаюсь, что это дело рук злого шутника или сумасшедшего. И все же я нахожу нужным довести ее до вашего сведения. В этой телеграмме, никем, кстати, не подписанной, сказано следующее:
«Господин председатель, Честь имею сообщить Международной конференции, что болид, который должен стать предметом ее обсуждения, вовсе не res nullius [16], а является моей личной собственностью.
Поэтому Международная конференция не имеет под собой никакой почвы, и если она будет продолжать свои заседания, то должна иметь в виду, что труды ее останутся бесплодными.
Болид приближается к Земле, подчиняясь моей воле, упадет он на моем участке и, следовательно, принадлежит мне».
— И эта телеграмма никем не подписана? — спросил делегат Англии.
— Подписи нет!
— В таком случае нет оснований с ней считаться, — объявил делегат Германской империи.
— Я такого же мнения, — произнес председатель, — и полагаю, что коллеги мои сочтут правильным, если этот документ будет приобщен к делам конференции… Вы согласны со мной, господа? Возражений нет?.. Заседание продолжается…
в которой вдова Тибо, необдуманно вмешавшись в самые сложные проблемы небесной механики, причиняет серьезнейшее беспокойство банкиру Лекеру
Мудрецы уверяют, что нравственный прогресс постепенно приведет к исчезновению синекур. Мы готовы поверить им на слово. Но одна такая синекура существовала во всяком случае в период, когда развертывались странные события, о которых мы здесь повествуем.
Синекура эта принадлежала вдове Тибо, бывшей владелице мясной лавки, ныне ведавшей хозяйством Зефирена Ксирдаля.
Обязанности вдовы Тибо состояли в уборке комнаты этого чудаковатого ученого. Так как меблировка этой комнаты была до предела примитивна, то и содержание ее в порядке не могло идти в сравнение с тринадцатым подвигом Геркулеса. Что касается остальной части квартира Ксирдаля, то она находилась вне компетенции вдовы Тибо. Во второй комнате, например, ей было строго-настрого запрещено под каким бы то ни было предлогом прикасаться к грудам бумаг, сваленным вдоль стен, и энергичные взмахи метлы почтенной вдовы, как было твердо договорено, не имели права выходить за пределы маленького четырехугольника посредине комнаты, где виднелся обнаженный паркет.
Вдова Тибо, от природы наделенная любовью к порядку и чистоте, испытывала тяжкие муки, глядя на хаос, окружавший этот квадрат паркета, как безграничное море окружает крохотный островок. Вдову Тибо терзало неутолимое желание навести здесь настоящий порядок. Однажды, оставшись в квартире одна, вдова Тибо, набравшись храбрости, принялась за дело. Но вернувшийся неожиданно Зефирен Ксирдаль пришел в такую ярость и его обычно добродушное лицо исказилось таким выражением жестокости, что вдову после этого целую неделю подряд тряс нервный озноб. С тех пор она воздерживалась от каких-либо покушений на территорию, изъятую из-под ее юрисдикции.
Все эти многочисленные препоны, парализовавшие ее профессиональные таланты, создавали положение, при котором вдове Тибо почти нечего было делать. Это не мешало ей, впрочем, ежедневно проводить не менее двух часов у своего «хозяина», — так она именовала Зефирена Ксирдаля. Из этих двух часов час и три четверти бывали посвящены разговору, вернее — изысканному монологу.
Кроме всех остальных своих достоинств, вдова Тибо обладала еще удивительным даром красноречия. Злые языки утверждали, что она просто феноменально болтлива. Но это были именно злые языки. Она любила поговорить, — вот и все.
Не то чтобы она давала особенную волю воображению. Аристократическое происхождение семьи, имевшей счастье считать ее своим членом, служило главной темой ее монологов. Переходя затем к перечню своих горестей и злосчастий, она поясняла, благодаря какой цепи неблагоприятных случайностей владелица мясной лавки могла опуститься до положения прислуги. Неважно, если собеседникам уже были известны эти горестные события. Вдова Тибо всегда с одинаковым удовольствием рассказывала о них. Исчерпав этот сюжет, она переходила к разбору характеров разных лиц, у которых ей доводилось служить. Сравнивая взгляды, привычки и поведение своих бывших господ со взглядами и привычками Зефирена Ксирдаля, она с полным беспристрастием хвалила одних и порицала других.
Хозяин ее, проявляя беспредельное терпение, не отвечал ни слова. Надо, правда, признаться, что, поглощенный своими мыслями, он не прислушивался к ее болтовне, что значительно снижало его заслугу. Но как бы там ни было, уже много лет все обстояло прекрасно: она болтала без умолку, он — не слышал ни слова. А в общем, оба были вполне довольны друг другом.
