– Охоньки!.. Оюшки!.. - чуть слышно причитал рядом домовой. - Ну, лихоимец! Ну, супостат!
– Да что вы так? - тихо молвил Лебедев. - Он же ничего плохого. Он же фильм, понимаете?.. на пленку хочет кедр снять - и все! - путался он в непривычных для домового словах и понятиях.
– Даже место вокруг Омиа-мони священно, его нельзя осквернять, сурово произнес дзё комо, не спуская глаз со сверкающего ствола. - Сюда бабы приходят, чтобы ребятишек родить. Придет - съест орешек - а вместе с зернышком в нее птичка чоко перепорхнет. Чоко - души не рожденных еще людей. Вон, видишь, растут они на дереве Омиа-мони? - указал дзё комо на диковинных птичек. - Да разве только души людей там растут? Тигрицы, зайчихи, медведицы, изюбрихи сюда приходят. Даже росомахи. Даже змеи. Тайга всех родила, всем жизнь дала. Женщина зернышко съест - человек родится. Тигрица проглотит - тигр родится. Орлица склюет - орел родится. Понимаешь, Мэрген? Но только раз в году Омиа-мони себя людям показывает…
– Почему? - Лебедев подумал, что не зря спешил Игорь, как чувствовал он!
Дзё комо махнул рукой. Казалось, ему трудно говорить от волнения. Морщины резко обозначились на его усохшем лице. Сочувственно поглядев на друга, за него ответил домовой:
– Потому, батюшко Мэрген, что веры в людях не осталось.
– Какой веры? - не понял Лебедев. - В бога?
– Э, бог ваш… - протянул домовой. - Бога эвон только когда вы себе выдумали, а с Омиа-мони почитай вся тайга пошла, от гада ползучего до лесных людей. Где ж тут богу одному управиться? Живое из мертвого не сотворишь, живое от живого идет. В старину и на Руси так было, покуда этого бедолагу люди на крест не прибили да не стали ему поклоны класть. Эх, и не чаял поди!.. А веры… веры не стало, Никола, в добро. Одним днем живете! Чудом, верой в сказку человек жил искони. Не зря добрым молодцам звери, птицы да чудодействия всякие помогали: умели те добры молодцы лесу поверить, реке в пояс поклониться, небу руку протянуть. Вот, не в добрый час сказать, ухайдакаемся мы с дзё комо аль на пулю напоремся охотницкую только этим нас и можно взять, ну и самострелом еще, на зверя настороженным, - и все, след наш травой зарастет. Кто ж тогда помстится человеку темной ноченькой? Кто душу человеческую переполошит? Кто тайгу лицом к нему повернет, к сердцу ее тропку проложит? А тропка та не через буреломы да овраги - через песни-сказки лежит. По ней идти следует не с разинутым ртом, не с руками загребущими, а с поклоном, бережением! Это ж, Никола, ума большого не надо, когда в дверь твою стукнут аль звонком позвонят, - не надо, говорю, ума большого, чтоб и головы не повернуть: блазнится, мол! Ан нет… Ты с постельки-то пуховенькой на резвые ноженьки встань, не поленись двери отворить: что там, за порогом? Нет, обленилась душенька народная! Всякому, как тебе, и хорошо хорошо, и плохо не плохо. А у которого лени мало, так тот норовит на чуде лишний гривенник загрести, продать чудо норовит, вон как лиходей наш.
– Тише! - перебил дзё комо, в тревоге простирая руки.
Лебедев и домовой осторожно выглянули из-за куста.
Игорь стоял на коленях и перезаряжал пленку. То ли стрекот кинокамеры, то ли его мельтешенье по поляне разбудили дремавших зверей, и они решили познакомиться с пришельцем. Прекрасная, как женщина, тигрица, словно переливаясь всем своим шелковистым телом, сделала к нему несколько шагов.
Игорь отшатнулся, роняя камеру, схватил лежащее рядом ружье. Это недоброе движение насторожило зверей. Зашевелились кабаны, медведи. Вскочила на тонкие ножки маленькая косуля. Изюбр выжидательно наклонил корону рогов. Однако все они смотрели на Игоря пока без вражды. Да, но… и один-то взгляд звериный трудно вынести, а тут столько непонятных глаз устремлено. И когда тигрица вновь двинулась к нему, нервы Игоря не выдержали. Он вскочил, взметнув карабин, и выстрелил. Раз, другой… Лебедев, домовой и дзё комо припали к земле, и словно вихрь пронесся над ними. Приподнявшись, увидел Лебедев, что поляна у священного дерева почти пуста.
Звери разбежались, птицы разлетелись. На поляне лежала только убитая тигрица, и неожиданно выглянувшее, будто на шум, солнце играло на ее золотистой шерсти. А рядом, то припадая к еще теплому боку матери, то поднимая голову, топтался тигренок-сеголеток. Он переступал широкими передними лапами, не решаясь нападать, играя в наступление. Был он лобастый и ушастый, а на круглой голове еще не сложились четкие, крепкие полосы - только темные пятнышки, похожие на очень крупные веснушки, лежали над глазами. И шерсть его пока не приобрела яркого оранжевого оттенка была песочно-желтой, мягкой.
Из розовой, замшевой пасти тигренка рвался не рев, а обиженный слабенький рык:
– А-гг-рр-х-ха! А-гг-рр-х-ха!
Секунду Игорь стоял неподвижно, словно любуясь тигренком, а потом вскинул карабин. Раздался выстрел, но пулю принял домовой, который успел выскочить из-за куста и прикрыть собой тигриного малыша. Тот скрылся в зарослях, а следующая пуля, посланная ему вслед, пошла вверх, потому что теперь уже Лебедев оторвался от спасительного куста и, метнувшись через поляну, изловчился ударить Игоря под локоть. Рывок сменился мгновенной растерянностью, но этого мига хватило Игорю, чтобы развернуться и точным ударом сбить Лебедева с ног.
***
Боль парализовала все тело, и что-то случилось с глазами, потому что Николай с трудом различал твердое, почерневшее лицо Игоря, который озадаченно смотрел на него, будто не верил, что это - Лебедев. Потом Игорь приподнял его, посадил, прислоняя к чему-то твердому, прохладному. Затылком Лебедев почувствовал чешуйки коры и понял, что это кедр. Он ощутил резкий запах смолы, и этот живой запах прояснил мысли, согнал пелену с глаз.
Игорь тем временем нагнулся над неподвижно лежащим домовым и пробормотал:
– Вот это здорово! Кто бы мог подумать, что эту пакость можно прикончить одним выстрелом!
"Хынь, хынь, хынь… Мне бы хоть маленькую, да пегонькую!.." вспомнилось Николаю, и он невольно застонал.
– А, Лебедушка, Николашечка! - повернулся к нему Игорь. - Не усидел в своей тюрьме? С помощью нечистой силы решил выбраться? Зря ты жилы рвал. Я же не бросил бы тебя, на обратном пути вытащил бы, как обещал. Спешил ради этого. А теперь… - Он поднял карабин, но, заметив невольную судорогу, пробежавшую по лицу Лебедева, с наслаждением рассмеялся: - Нет, нет!..
– Стреляй, стреляй! - вырвалось из горла, и Николай краешком сознания удивился, что этот хрип - его голос, что именно он произносит такие слова. - Я ж тебе жизни не дам теперь!
– Сдурел? - удивился Игорь, наклоняя к нему разгоряченное лицо. - Что это тебя так разбирает?! Из-за дружка своего переживаешь? Да ну, не смеши: благодаря ему тебе вон какие стрессы переносить приходится. Сидел бы дома, писал бы заметочки… - Он усмехнулся. - Или ты за природу вдруг разболелся душой? Ну что ж, это сейчас в моде. Тема - верняк. Вообразил уже, как изобразишь кинооператора - истребителя тигров? Но, во-первых, то была необходимая оборона, а во-вторых, твоим байкам обо мне никто не поверит. Помнишь, как обо мне говорили: "Игорь, мол, Малахов родился с кинокамерой!" Я ведь не только стрелял, но и снимал. Это не камера - чудо! Качество гарантируется! Фирма! Вот и ты - тоже запечатлен. И убитый амба тоже здесь. И разор на поляне, и перепуганные звери, и вспугнутые птицы… Лента будет на "бис"!
