Вскоре мы тронулись в путь с намерением отыскать местечко для безопасной ночевки. Сэм рассказал мне кое-что, когда мы оказались с ним вне пределов слышимости Джеда и Вайлет. Джед был подслеповат, все предметы, находящиеся от него в двадцати футах и дальше, казались ему лишь размытым пятном, и он очень щепетильно относился к своей близорукости, считая ее еще одним наказанием, которое наложил на него Господь. Я вообще не считал Джеда грешником, но сам он был твердо уверен в том, что Господь специально испытывает его, чтобы убедиться в его вере, пусть с дружелюбием в сердце, но все равно жестоко, не давая ему и дня без того, чтобы не отобрать очередную дань или не напомнить о Судном Дне. Бедный мужик не мог повернуть головы, чтобы сплюнуть, или отойти за дерево, чтобы отлить, — без того, чтобы Господь не поведал ему о греховном поведении десять дней или даже десять лет назад. Несправедливо, я думаю, и неразумно — но если Джед с Богом хотели именно таких отношении, мы с Сэмом не собирались лезть к ним со своими замечаниями, которые не стоили и десяти центов в базарный день.
* * *
В Былые Времена людям с плохим зрением помогали, шлифуя стекла в линзы, которые позволяли им видеть нормально.
Вот еще одно утраченное искусство, утекшее по канаве невежества в Годы Хаоса; впрочем, восстановленное и взятое с собой на остров.
В Олд-Сити в подземных цехах, примыкавших к тайной библиотеке Еретиков, был человек, который около тридцати лет работал над проблемой производства линз; он и сейчас занимается этим, если жив и если его не обнаружили победоносные легионы Господа. От рождения его имя было Арн Бронштейн, но он решил принять имя Барух, прочитав о жизни философа[15] Былых Времен, построившего любопытный мостик рассуждений, позволивших ему вознестись над невразумительным Христианством и Иудаизмом тех дней. И, кстати, вдохновившего Арна Бронштейна на изготовление линз… Наш Барух мог бы плыть с нами; он сам принял другое решение. Ему было за пятьдесят, когда началось восстание…
Дион пытался убедить его присоединиться к группе, которая, в случае, если мы проиграем битву за Олд-Сити, собиралась уплыть на «Утренней Звезде», но Барух сказал: «Нет, я останусь там, где достаточно цивилизации, какой бы она ни была. Главное, что можно достичь незаметности». — «Незаметность, конечно, дело хорошее, — сказал Дион. — Ты хочешь незаметности делать очки для людей, которые не смогут пользоваться ими, потому что их сожгут за колдовство». Не ответив и, вполне вероятно, даже не слушая, Барух спросил: «А что за благоприятные условия предусмотрены для достижения цели на вашей… да, на вашей прекрасной «Утренней Звезде»?» Он спросил это, стоя в двери своей старенькой мастерской, скрючившийся, мигающий красными сердитыми глазами, — как будто ненавидел Диона. Крича и бранясь, Дион обозвал Баруха дураком, что, по всей видимости, только доставило тому удовольствие. Потом Барух сказал, что его рукописи и оптическое оборудование слишком тяжелы, чтобы тащить их на корабль, и он, пожалуй, не станет никого утруждать этим…
Я запомнил его именно таким, в дверном проеме, сутулого, сморщенного, мигающего слезящимися измученными глазами, одетого как попало, хотя у него были деньги на хорошую одежду, говорящего о тяжести оборудования, хотя наверняка имеющего в виду совсем другое: что он не доверит небрежным неуклюжим растяпам нести столь драгоценный груз. А потом, готовый мгновенно отвергнуть любые проявления симпатии, он отдал Диону маленькую книгу в самодельном переплете, которую сам и написал — труд чистой любви. Она содержит все, что Барух знал об изготовлении линз, так что были бы мозги и терпение (а у нас они есть), и мы в любое время сможем воспроизвести практическую часть его работы.
Много раз со дня нашего поражения меня беспокоила мысль о линзоделе, пораженном чем-то вроде слепоты; о человеке, любящем человечество, но не способном выносить вид, шум, прикосновение человеческих существ. Я не могу вообразить ничего более смешного или оскорбительного, чем «жалеть» Баруха; его отказ просто причиняет мне боль.
* * *
В то утро мы убили оленя. Я заметил его в березняке и выпустил стрелу, поразившую его прямо в шею. Олень рухнул наземь, и Сэм мигом очутился возле, милосердно перерезав ему глотку. Джед щедро рассыпал возгласы восхищения. Вайлет смотрела на нас — меня, самоуверенного и гордого, и спокойного Сэма с окровавленным ножом, дожидающегося, пока из туши вытечет кровь, — и я видел, как в ней пробуждается желание, как расширяются ее глаза и немного припухают губы. Если бы не присутствие Джеда, я мог бы представить, как она соблазняет Сэма распластать ее на земле прямо сейчас. Это жило в ее горящем взгляде на него — и на меня, который, в конце концов, выпустил стрелу. Но Джед присутствовал, и через несколько минут мы занялись срезанием мяса, которое могли унести с собой, и опасный момент прошел.
На ночь мы остановились в овраге, который находился в добрых десяти милях от Скоара. Пару раз мы видели всадников. Костер развели у скал, ниже края оврага, где пламя не было видно с дороги. Когда Джед с Вайлет ушли за дровами, Сэм ответил на мой вопрос прежде, чем я задал его:
— Их называют обозницами, Джексон. Это значит, что она зарабатывала на жизнь проституцией, давала всем парням в полку, у кого был хотя бы доллар. И она знает в своем деле толк — я пользовался ею несколько раз, с ней не заскучаешь. У нее все было в порядке — солдаты хорошо с нею обращались, бесплатно кормили, на шее у нее не сидели сутенер или мадам — неплохой шанс поднакопить деньжат на черный день. У каждого полка есть своя — не знаю, так ли это в моганской армии. Наши мальчики делают из полковой шлюхи настоящую куколку. Это естественно — единственная женщина, которую они должны любить, и все такое… Ну, а старый Джед… он несколько помешался на религии… или всегда был таким… я имею в виду, что у него слетела крыша… в общем, он решил, что Бог не хочет, чтобы он оставался в армии, когда началась настоящая война и у Джеда появилась реальная возможность нанести кому-то вред. И, кажется, Бог велел ему взять Вайлет с собой. Он говорит, что это был Бог.
— А кому еще могла прийти в голову такая идея?
Сэм кинул на меня один из своих долгих холодных взглядов, проверил, не приблизились ли Джед и Вайлет, и продолжил рассказ:
— Это было вчера, уже после той дурацкой затеи, когда мы поджидали моганцев. Я наткнулся на них с Джедом в кустах, думал, они просто решили перепихнуться по быстрому, но все оказалось совсем не так. Джеда посетил святой дух или еще что-то в этом роде, и он попросил меня подтвердить то, что он говорил. Он объяснял Вайлет, как желает Бог, чтобы она прекратила грешную жизнь и полюбила Господа, вместе с ним, Джедом, собирающимся впредь вести жизнь, исполненную милосердия и чистоты. Черт, он уже стал таким вежливым, добросердечным и тупоголовым, даже не подумаешь, что в нем может оказаться достаточно греховности, чтобы обоссать ореховый куст. Впрочем, сам он так не думает. У него совесть, как у бизона, у этого парня, меня все время воротит с него. И сдается мне, что с Вайлет случилось внезапное превращение, и когда старина Джед съехал с катушек со своим покайся-оставь-все-и-следуй-за-мной, черт меня подери, она так и поступила… Джед хотел, чтобы я пошел с ними вместе. Я идти не хотел. Он решил, что они останутся поблизости на несколько дней и будут молиться за меня, и если я передумаю, то смогу улизнуть из части и трижды подряд кричать совой до тех пор, пока они не найдут меня. Ладно, сказал я, и они убрались. Не знаю уж, как они прошли мимо наших часовых, он ведь такой неуклюжий, со своим плохим зрением, но Вайлет — специалист по лесам, она его как-то провела. Я не собирался идти с ними, Джексон, я ведь одиночка по натуре, но потом меня ранили в голову в той заварушке, и часть ушла без меня. Я действительно потерялся. Подошел чертовски близко к моганцам, я говорил тебе. Прошел мимо и потопал дальше по дороге — тоже не в ту сторону, не соображал, что еще до рассвета окажусь в Скоаре. А потом трижды прокричал совой, не ожидая ответа, но Вайлет услышала и ответила, и мы встретились. Знаешь, что замечательно? Они договорились, что дойдут до Вейрманта, вырубят в лесной глуши деревья и устроят ферму, которая, послушай только, будет храмом в безлюдной пустоши и все в таком духе. Я сам не собираюсь туда, но, благослови их Бог, если у них получится.
