Джек крутил педали курсом на юг.
Пропал вечер.
Джинни брела в счастливом изумлении. Ей всегда нравился цирк, уличные представления, фокусники — всегда мечталось о празднике в день рождения, на какой-нибудь широкой лужайке, с потешными огнями, менестрелями, танцующими собачками и жонглерами — так что сейчас она почти могла притвориться перед собой: дескать, вот она я! здесь, под звездами! вот он, мой волшебный миг!
Вот она я, наконец-то счастливая и цельная…
И тут ей на глаза попался невысокий молодой человек, кативший на велосипеде по асфальтовой дорожке и кидавший взгляды через плечо. Худощавый, но жилистый; мускулистые руки хорошо видны благодаря полосатой футболке; вьющиеся черные волосы; глаза цепкие, ничуть не пугливые, а просто настороженные.
Девушка замерла. По рукам побежала дрожь. Потянуло броситься за ним, спросить, кто он такой — но юноша внезапно привстал на педалях и поднажал, оставив за спиной длинную шеренгу тентов, импровизированных цирковых арен и натянутый поперек улицы транспарант, которым начинался LE BOULEVARD DU CRIME.
Она знала его.
Они никогда не встречались.
Джинни кинулась следом, крича: «Стой! Подожди!»
Велосипедист не остановился. Он исчез в фонарном свете и тенях ночной улицы, под южным, исколотым звездами небом.
КВАРТАЛ КОРОЛЕВЫ АННЫ
Берк, сосед Джека, еще не вернулся. А жаль: после нежданной встречи с Сепулькарием компания бы не помешала — и по возможности не крысиная. С улицы, через открытое окно, доносились крики чаек, обсуждавших надвигающийся шторм.
Погода портилась.
В желудке свинцовым комом лежал жареный цыпленок, наскоро проглоченный под стакан красного вина. Джек машинально поднес ладонь ко рту, пряча отрыжку, которая все же отказалась выходить на свет, затем полез в карман за газетным объявлением. Развернув и разгладив клочок бумаги, он вновь и вновь перечитывал незамысловатый текст, теряясь в догадках, что теперь делать. Кому верить.
Куда бы он ни шел, везде накатывало неприятное чувство, будто за ним шпионят. Кому-то — всем поголовно — казалось, что он особенный. Джеку не хотелось быть особенным. Ему хотелось продолжать ту жизнь, которую он вел уже много лет, и в первую очередь после смерти отца.
После похорон. После того, как среди родительских вещей нашелся ящичек, в котором время от времени появлялся опаленный, странной формы камень с красным глазком — а иногда ящичек был пустым.
Больница «Харборвью». Врачи. Иглы. Моя жизнь в чужих руках.
Возле стены в его комнате свернутым валиком лежал тюфяк. Впереди ждала беспокойная ночь. В последнее время почти все его ночи были беспокойными. Он развернул тонкий блин и улегся.
— Не вполне город, — пробормотал он в темноту. — Скорее, убежище. Крепость. Последнее величайшее место на земле.
В клетке перекатился на бок крысенок. Глазки закрыты, передняя лапка подергивается.
— И я бы не стал называть это сном.
Нахмурив брови, он принялся мысленно изучать телефонный номер. Это лучше, чем визит к врачу — если только в объявлении имелся смысл, а на это, разумеется, рассчитывать нечего. Нет, тут все неверно. В корне. Не сон и не город — и что там такое насчет конца времен?
Мысль о том, чтобы набрать этот номер, причиняла головную боль.
Одна вещь ясна. Время свободы, время увиливания от важных решений подходило к концу. В качестве подспорья при поисках лучшего варианта судьбы он мог бы, скажем, сосредоточиться на западном углу комнаты, где потолок сходится со стенами. Прямые линии, внезапно переламывающиеся, натянутые… можно вообразить витой канат, уходящий в бесконечность или, по крайней мере, на громадное расстояние, подрагивающий, словно живой, поющий ему свою песнь — да он потратил бы дни, недели, пытаясь развязать узлы, возникшие за то время, пока его носил ветер злоключений…
А еще можно прибегнуть к последнему средству, принять решение прямо сейчас.
В отчаянии он закрыл лицо ладонями, плотно надавливая на зажмуренные глаза. Ну точно, последние шарики закатываются за последние ролики. И вываливаются из головы, катятся, катятся прямиком к решетке уличного стока — теряем контроль, теряем контроль…
Нога дернулась и ударила по старому матросскому рундучку, где он хранил реквизит старых номеров: свою историю — и то, что некогда принадлежало матушке и отцу.
Камень.
Он еще раз пнул рундучок ногой, разряжая скверную энергию.
Крысята следили за хозяином: ни капли сна в глазах, полная неподвижность, только усики шевелятся.
— Да я знаю, зна-аю, — успокаивающе протянул он.
Пора связать воедино прошлые моменты — выяснить, на месте ли камень. Волшебный ящичек, волшебный камень — если не считать того, что Джек доподлинно знал, что волшебство тут ни при чем.
Весь секрет в памяти. Да только не всегда получается вспомнить…
Он встал и потянулся к защелке. Нет, так крышку полностью не откинуть, придется оттащить рундучок от стены. Джек ухватился за края, и тут пальцы что-то задели. Он нахмурился, сунул руку поглубже, силясь вспомнить, что же он спрятал за задней стенкой — и выудил черную альбомную папку, по типу тех, с которыми ходят студенты художественных училищ, размером тридцать на восемнадцать дюймов, завязанную узкими грязными ленточками.
Тесемки он распустил мгновенно — Джек вообще был с узлами на короткой ноге.
В папке лежало с десяток рисунков, выполненных на плотной бумаге вроде ватмана. Отчего-то они выглядели знакомыми. На первый взгляд верхний рисунок изображал носы трех кораблей, пересекавших черные морские волны, наподобие океанских лайнеров на старых плакатах. Однако носы эти были слишком тупыми, массивными, а море — догадался он — на деле являлось горной страной, так что эти три объекта вовсе не были кораблями. В противном случае их размер должен был быть просто исполинским — десятки, а то и сотни миль в высоту.
Кто-то — не Джек — нанес штрихи, намекавшие на некие детали внутри изогнутых форм: тонкие линии и целые блоки теней. Из центрального, наиболее массивного объекта росла узкая башня или мачта. Нет, тут явно что-то архитектурное, к кораблям отношения не имеет.
Он отложил первый лист — тот скользнул на пол с глухим гулом — и, поджав губы, взялся изучать второй рисунок. Очень неприятное впечатление. Позади всех трех объектов, на сей раз выполненных в уменьшенном масштабе, вырастал сплющенный шар, растушеванный цветными карандашами, даже акварельными красками — и занимавший чуть ли не весь лист. Этот придавленный шар — эллипсоид — по краям был залит темно-красным огнем, а центр замазан черным восковым мелком. Замазан надежно, в несколько слоев. Когда Джек поставил рисунок под правильным углом, чтобы он не отражал свет, эллипсоид стал похож на глазное яблоко с протуберанцами огня вместо век и ресниц. А вокруг этого глаза — нечто вроде неба, но только впечатление оно производило больное, гниловатое: фантасмагорическая мешанина темных колеров и текстур, подчеркиваемая многоцветными витыми зигзагами.
