Он без труда мог вообразить эти зигзаги в роли неоновых надписей.
И думать нечего, что это дело рук соседа по квартире. У Берка полностью отсутствовал талант поданной части — и по какой-либо иной, за исключением искусства приготовления соусов, что, конечно, считалось талантом достаточным, чтобы зарабатывать на жизнь — в отличие от профессии бродячего актера.
Джеку захотелось отвести взгляд от рисунков, но они его будто приворожили, до рези в животе. Он уже видел, знал, что это такое. Ну и…
Ну и что это?
Джек нервно рассмеялся, захлопнул папку, завязал тесемки и вернул находку на прежнее место, придвинув рундучок обратно к стене — плотно, впритык.
— Кто еще живет в этой комнате помимо меня? — спросил он вслух.
ЗЕЛЕНЫЙ СКЛАД
Джинни никак не могла успокоиться и крутилась на раскладушке, сбивая в ком одеяло с простынями. Словно трус, которому некуда податься, она вернулась на склад. Вряд ли хоть кто-то, если не считать Минимуса, заметил ее исчезновение.
— Я почти вспомнила его имя. — Она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, выбрасывая свои тревоги облаком, которое поднялось к стропилам, скользнуло сквозь щели наружу и расплылось в ночном воздухе.
Глаза Джинни уставились на старое потолочное окно, даже не замечая луну, сочившуюся бледным светом сквозь облака. Мертвенное сияние озаряло лицо беспокойно метавшейся, всхлипывающей девушки; та была уже далеко: зрачки расширены, пульс учащенный… Она ушла далеко, испуганная, потерянная.
Это не было сном. Или бодрствованием.
На этот раз Джинни не согнала хозяйку с насеста в голове, а пристроилась рядышком. Тиадба крайне смутно ощущала, что кто-то другой смотрит сквозь ее глаза и слышит теми же ушами.
Отвлекаться на подобные мелочи не стоило: слишком много всего происходило.
Джинни постепенно — в конце концов, она не управляла чужим зрением, — пришла к выводу, что Тиадба находится в каком-то просторном, сером месте. Стен не видно: они либо очень далеко, либо остались за спиной. Под голыми ступнями поблескивает и скрипит каменная пыль.
Тиадба была погружена в мрачные раздумья. Их авантюра обернулась ничем — все планы, надежды, тренировки, все это не значило сейчас ровным счетом ничего.
Группа приблизилась к нескольким Высоканам. Глубокий, музыкальный бас произнес:
— Времени почти не осталось, но вы минуете ворота, только когда будете во всеоружии. Никто не выйдет без надлежащей подготовки или снаряжения.
Тиадба вскинула взгляд на говорившего, мысленно примеривая к его странному, длинному лицу собственные страхи и разочарования. На девушке была надета серебристая маска, защищавшая от пыли, что низкими плотными клубами поднималась от шагов. Девять из тринадцати членов группы принадлежали к древнему племени. Четыре Высокана играли роль сопровождения, а может быть, и охраны: доведут до границы реальности и отправят в Хаос.
Искатели и эскорт двигались под высокой, темно-серой крышей — оставив стены так далеко позади, что они выглядели невысоким гребнем. Впечатление пугающее: громадное, плоское пространство, тусклое сияние сверху, а кругом — ничего, кроме бескрайней, пыльной равнины.
Сколько еще им брести до цели? И в чем она заключается, эта цель?
Старейший из Высоканов издал верещание, которое Тиадба интерпретировала как смех.
— Дышите через маски, — посоветовал он. — Яда здесь нет, лишь драгоценная, древняя пыль — она древнее всех вас, даже древнее, чем мы!
Он был выше Тиадбы раза в два, не меньше, с длинными, изящными руками и ногами, скуластым, тонко очерченным лицом жемчужного цвета и крупными карими глазами, посаженными по обеим сторонам широкого, приплюснутого носа без видимых признаков ноздрей. (Джинни попыталась вспомнить, были ли Высоканы людьми — Тиадба, во всяком случае, признавала их крайне отдаленное и косвенное родство). Он был одет в обтягивающий черный костюм, исчерченный тесно расположенными рыжеватыми кантами, которые меняли свой рисунок каждые несколько секунд — очень утомительно для глаз.
Что же касается их собственной одежды — исключая маски, — то люди остались в тех же серо-бурых пижамах, в которых и прибыли.
До Тиадбы (и, в свою очередь, до Джинни) начинало доходить, в какой степени все они были наивны. Кто кого обманывает? А Грейн? Неужели она все знала, прежде чем передала нас Высоканам — прежде чем умерла?
К тому же Джинни явственно ощущала, что Тиадба восстанавливается после невыразимого испуга и горя — после беды, оставившей обжигающий след. Что-то страшное случилось на Ярусах, что-то запредельное, не могущее вместиться в мир, знакомый Тиадбе.
Часть ее подсознания вдруг заметила присутствие Джинни.
— Ты! Убирайся! Или сиди тихо и не мешай!
Веки девушки затрепетали, и на несколько кратких секунд она вновь увидела склад, потолочное окно — вновь подспудно ощутила горы коробок и ящиков, наваленных вдоль стен. Коричневое одеяло запеленало ее подобно погребальному савану, смирительной рубашке; Джинни смотрела безумным взглядом, шейные жилы взбухли от напряжения.
Текло время — а сама она находилась где-то еще. Девушка лишь смутно помнила, что побывала в каком-то месте, рядом с кем-то — утраченное имя, три ноты более длинной мелодии, которую она позабыла.
При этой мысли опять дрогнули ресницы, веки медленно опустились. Дыхание стало мелким и частым.
Тело обмякло.
Она вновь уходила…
Они пересекли равнину сверкающей пыли. Впереди вырастал серебристый кластер закругленных строений, походивших на мыльные пузыри лунного света, опиравшиеся на пьедестал в обрамлении низких барханов, исчерченных ветровыми меандрами.
— Здесь нет ничего реального, — тихо сказал молодой человек, устало переставлявший ноги неподалеку от Тиадбы. Его звали Нико. Да, они все устали; им не хватало привычной, надежной, путеводной яркости неботолка над Ярусами; их мир бесконечно расширился — и приобрел странный, оголенный, уродливый облик. Тиадба невольно оглянулась, ища моральную поддержку у товарищей. Ее группы. Ее девятки.
Эй ты — внутри! Наступает опасное время. Я не знаю, что делать.
Джинни не хватало сил для ответа. Контакт был непрочным; все, что видела Тиадба, для Джинни казалось пропущенным через какой-то зыбкий тоннель, дрожащую смотровую трубу.
Она напоминала неумелого всадника, плохо держащегося в седле, опасливо подскакивающего при каждом новом шаге, очередной мысли хозяина тела, чуть ли не при каждом ударе сердца. Она не могла говорить, у нее едва получалось смотреть.
