В голову де Гриза полезли всяческие ужасы, вроде телепатии, телекинеза, телепортации и прочих штучек.
— Дело в том, что, поскольку у нас нет полиции, то нет и тюрем, — продолжал бармен. — Деньги вы, конечно, вернёте, — и он указал на входящих в паб двух служащих банка, на униформе которых красовалась точно такая же эмблема, как и на банке, который брал де Гриз. — А вот деньги на обратный билет… Что, если вам заработать их, рассказывая о своих похождениях на других планетах? Жизнь у нас размеренная… Признаться, даже немного скучноватая. Поэтому мы очень любим всякие невероятные истории. Ну как, согласны?
— А что мне остаётся? — пожал плечами де Гриз.
— Вот и хорошо, — кивнул бармен.
Он нацарапал несколько строк на клочке бумажки и протянул де Гризу. Служители банка в это время перегружали деньги из саквояжа де Гриза в стандартные инкассаторские сумки, с любопытством поглядывая на Джима.
— Вам устроят тур по планете, — пояснил бармен, и, широко улыбаясь, пожал руку де Гризу: — Не сомневаюсь, вы будете иметь оглушительный успех!
«Хитрец! — подумал де Гриз, машинально пожимая руку бармену. — Как ловко он меня провёл!»
Де Гриз вспомнил, что сбыт краденого невозможен не потому, что кто-то знает, что данная вещь краденая, а совсем-совсем по иной причине: потому что противно пользоваться украденной вещью. Несмотря на всю экономическую выгоду.
Сеня взял сигарету. Пальцы дрожали.
— Ты чего? — недоумённо поднял брови Олег. — Боишься?
— Нет, — сбивчиво отвечал Сеня. — Я всё понимаю, но… Я слышал, что курить вредно.
— Ты ещё скажи, что капля никотина убивает лошадь! — вмешался Витек.
— Может, так оно и есть, — кивнул Олег. — Поэтому лошади и не курят!
— Если бы курить было вредно, взрослые не курили бы, — назидательно сказал Славка. — Они что, совсем дураки? Вот мой дядька — водитель танка, а курит. Ты хочешь стать взрослым?
Сеня очень хотел стать взрослым — наверное, больше всех на свете. Должно быть, потому, что был самым маленьким во дворе, и его никто не принимал всерьез. А избавиться от насмешек можно было только единственным способом: закурив. Став таким, как все.
— Хочу… — дрожащим голосом произнес Сеня.
— Тогда кури, — резюмировал Олег. — Хочешь стать взрослым — кури. Тогда тебя все уважать будут!
— Давай-давай, — Славка поднёс Сене горящую спичку. — Затягивайся скорее, а то у меня пальцы загорятся.
Сеня поднес прыгающую сигарету к весело горящему огоньку и затянулся. Пока он втягивал дым в рот, было ещё ничего. Может, так и оставить? Но ребята заметили.
— Ты чего халявишь? — возмутился Олег. — Сигарету зря жжешь! Затягивайся!
Сеня втянул в лёгкие полный клуб дыма и закашлялся. Но и кашляя, он пытался то и дело подносить сигарету ко рту, добавляя дымовой завесы в окружающее.
Всех заволокло клубами удушливого дыма под нескончаемый Сенин кашель.
А когда дым рассеялся, на месте Сени стоял сгорбленный седой старик с длинной бородой. Он непрерывно кашлял…
Он танцевал. Ноги летали над полом, выделывая немыслимые коленца. Они словно жили своей отдельной жизнью, хотя двигались в полной гармонии с движениями тела и рук, в целом создавая незабываемое впечатление. Но это была его заслуга: двигаться в такт движениям ног. Он верно улавливал темп, который задавали они, и заставлял остальное тело следовать за ними.
Его считали королем танца. По крайней мере, в этом танцзале. Он был его украшением, его символом. Так Биг Бен является символом Лондона, а Эйфелева башня — Парижа.
Многие приходили сюда, чтобы посмотреть на него… и поучиться танцевать.
Он тоже выделял этот танцзал среди прочих. В первую очередь за то, что музыка звучала здесь беспрерывно.
Сменился ритм. Ноги безо всякой задержки взяли новый темп и легко перешли с одного рисунка на другой. То, что они проделывали на полу, нельзя определить другим словом, кроме как одним: искусство.
Танцующие вокруг время от времени взглядывали на него, пытаясь запомнить те замысловатые па и коленца, которые он выкидывал. Некоторые просто стояли и смотрели, а потом агонизировали, судорожно дёргаясь в безуспешных попытках повторить.
Объявили белый танец. Он продолжал кружить по залу, из-под прикрытых век наблюдая: которая из девушек, спешащих к нему, успеет раньше? А, вот эта, светленькая, с большой чёлкой, почти закрывающей глаза.
— Вы великолепно танцуете! — прошептала она. Белый танец давал ей право первого слова.
— Я знаю, — кивнул он. — Пока звучит музыка, я не могу танцевать иначе. Я не могу не танцевать. Музыка ведёт меня и не позволяет остановиться. Она подхватывает меня и держит. Главное — это слушать её.
— Вы не устаёте? — спросила девушка.
— Пока она звучит — нет. Я устаю без неё…
— У вас великолепный слух.
— Может быть, — согласился он.
— Как вас зовут? — прошептала она.
— Какое это имеет значение? — лукаво сощурился он. — Во время танца не существует имён. Существует только музыка. Мы должны подчиняться ей.
— Я хотела бы научиться танцевать так же, как вы… — прошептала она.
— Только танцевать? — заметил он. — Нет ничего проще: слушайте музыку, растворяйтесь в ней — и у вас всё получится.
Девушка замолчала и склонила голову к нему на грудь.
Вдыхая аромат её волос, он вновь почувствовал острое сожаление:
«Когда она узнает… Если узнает, — поправился он, — её охватит такое разочарование, что она сразу отвернётся от меня. А может… — в его душе проснулась надежда. — Может, она когда-то была здесь, и знает меня, знает… всё? Но вряд ли: эти девчонки настолько легкомысленны, что забывают всякого, кто не тащит их в тот же вечер в постель. Но может быть… может быть, я ошибаюсь?»
И он подумал: как хорошо ошибиться! — хотя бы один раз. Но если всё произойдет, как происходило до сих пор, неоднажды, и девушка уйдёт, едва музыка сменит ритм, и больше не появится — что с того? Пока звучит музыка, она здесь, она рядом, и он чувствует тепло её тела. И он танцует…
Он танцевал, но всё чаще поглядывал в дальний угол зала. Танцзал не круглосуточный, неизбежно закрытие. И, предчувствуя скорое окончание музыки, танцуя, он медленно и незаметно продвигался туда. Он не хотел упустить момент, когда угаснут звуки, ноги откажут, и он рухнет и растянется посреди зала — как бывало в других танцевальных заведениях.
В углу, за тяжёлой портьерой, стояла его инвалидная коляска, и он торопился успеть упасть в неё на последних нотах замирающей музыки…
