«Блин, – мысленно ругался Семен, – опять предрассудок, опять интеллектуальная стенка первобытного мифа! Мне-то казалось, что подобные приколы имеют отношение в основном к пище. В былой современности, скажем, часть населения планеты саранчу считает лакомством, а у другой части один вид этих насекомых вызывает содрогание. Личинки оленьего овода, покрывающие иногда шкуру оленя, у большинства оленеводческих племен считались деликатесом, а вот "белый" человек, пожалуй, скорее согласится помереть от голода, чем жевать этих опарышей (да еще и живьем!). Но жилье?! Впрочем, и тут примеры имеются – при переселении советской властью кочевых скотоводов в "цивильные" квартиры, говорят, они пытались там ставить юрты и жечь костры на паркете. Дружный вывод "белой" общественности: дураки недоразвитые! Но на самом деле недоразвитой оказывается эта самая общественность, потому что не понимает: в "настоящем" доме стены должны быть из шкур или войлока, но уж никак не из кирпичей или бетонных плит! Ну-ка, ну-ка… А ведь это мысль!»
После серии новых вопросов Семен пришел к выводу, что, пожалуй, стоит на верном пути познания: некие факторы превращают для неандертальца изолированное пространство в жилье. Но вот какие? Пещера – да. Выгородка под скальным навесом – да. Яма в земле с куполообразным покрытием – да, а вот шалаш – нет! В чем дело? «На Руси народ с маниакальным упорством строил все из дерева даже тогда, когда вся Западная Европа была уже каменной. Почему? Леса много, а камня мало? Аргумент, конечно, веский, но… Но города и прочие поселения регулярно выгорали дотла – иногда по нескольку раз на жизни одного поколения. Так что же, предки тупыми были?! На авось надеялись да на Бога полагались?! Вряд ли… Скорее всего, к каменному строительству перешли лишь тогда, когда христианство потеснило (но не вытеснило!) в народном сознании тысячелетний культ деревьев. Русские, между прочим, до сих пор при встрече желают друг другу здравствовать или просто здоровья, то есть быть подобным дереву (дров-у). А у этих что? Может, оттолкнуться от логической (или пра-логической?) связки, ведь культ предков универсален для всех времен и народов? Дом – местообитание живых, домовина (гроб) – местообитание мертвых. Вывод: одно должно было в чем-то принципиальном (якобы) походить на другое. Неандертальские могилки я уже видел, значит…»
– Ладно, – сказал он вслух, – сделаем еще одну попытку. Но – последнюю. Если не получится, я умываю руки, а вы можете загибаться на здоровье!
Вчерашнее сооружение было безжалостно разрушено. На его место Семен повелел натаскать груду дров, точнее, всего, что может гореть. Пока полыхал костер, он валил деревья как заправский лесоруб, дорвавшийся до любимого дела. Все сучья и ветки, естественно, пошли в огонь.
Таких больших костров неандертальцы, конечно, никогда не разжигали, и Семен, между делом, с интересом наблюдал, будут ли они вокруг него греться или забоятся (совсем дураки или не совсем?). Испуг перед буйством магической (а какой же?!) сущности, конечно, поначалу имел место, но потом народ по-обвыкся (холодно же!), и все, не занятые работой, собрались у огня.
Когда костер полностью прогорел, Семен притушил оставшиеся угли и велел на его месте рыть землю – палками, костями, руками – чем хотите! Собственно говоря, дело происходило на речной террасе, так что под тонким слоем оттаявшего дерна начался песок и галька, которые неплохо поддавались палкам-копалкам. Часа за 2-3 получился неглубокий котлованчик размером чуть больше 3 на 3 метра. Кое-как подогнанные неошкуренные бревна уложили прямо на отвалы. Получилось некое подобие сруба в три венца, надстраивающего яму. После этого Семен обругал своих подопечных за первобытность и объявил второй день творения законченным.
Утром он обнаружил, что все, кто смог там поместиться, ночевали именно в срубе, набившись туда вплотную друг к другу и накрывшись сверху чем попало. «Расспрашивать бесполезно – они меня только еще больше запутают. Но, похоже, я угадал: хотя бы часть жилища должна быть выполнена из изначального субстрата – грунта или камня. Дом и могила для них единосущны, но не идентичны и, соответственно, настоящую яму можно заменить ее обозначением – дикари-с. Но на будущее нужно это учесть. Может, крышу они сами сделают?»
Твердости духа, впрочем, у Семена не хватило, и он самолично изобразил над срубом некое подобие стропильной системы, предоставив женщинам и подросткам покрывать его ветками, лапником и обрывками шкур. Проблему двери решили без него – сделали в одном месте подкоп под нижний венец бревен. При всем при том стройку нужно было продолжать – подобных жилищ требовалось как минимум еще два. Или одно, но большое. Семен созвал народ и начал передавать опыт – в прямом и переносном смысле.
От протянутой им гладкой рукоятки топора суровые неандертальские мужчины шарахнулись, как городской обыватель от живой гадюки. Реакция, впрочем, была ожидаемой…
– У нас в будущем была поговорка, что, мол, би-тие определяет сознание. Будем пробовать, – грустно сказал Семен. – Начинай, Хью!
Древком пальмы парень работал ловко. И безжалостно. Трое избитых в кровь мужчин валялись на снегу, но четвертый все равно отказался.
«Ч-черт, – почти в панике думал Семен, – то ли у них пониженный болевой порог, то ли страх настолько велик, что они умереть готовы. И ведь умрут… Умрут… Есть, придумал!»
Хью уже замахнулся древком, но Семен остановил его.
– Бери! – ткнул он топорищем в грудь одного из бывших кааронга. Тот молча отшатнулся.
– Ладно, – ласково улыбнулся Семен. – Не хочешь, как хочешь. Тогда уходи. Совсем. И не возвращайся. Тебя больше нет. Ты не существуешь.
Люди вокруг, казалось, перестали дышать. У Семена аж мурашки по спине пробежали – такой ужас прочел он в глазах мужчины. Правая рука его дрогнула, медленно поднялась и… И огромные темные пальцы с толстыми грязными ногтями обхватили рукоятку.
«Ну и лапищи же у них! – облегченно подумал Семен. – Для них инструменты нужно делать вдвое тяжелее».
Проблему питания тоже нужно было решать немедленно. Двигаясь по льду реки, они обнаружили труп молодого мамонта, вмерзший в лед. Сверху его изрядно погрызли хищники, но то, что осталось, тухлым не было – животное погибло в начале зимы. По сути дела, в последние дни люди питались тем, что удалось Семену вырубить топором из остатков туши. Скрепя сердце, Семен принял решение последним не делиться – если его самого начнет качать от голода, то вся затея с великим переселением народов провалится.
Занятый организацией стройки, Семен и думать забыл о волках. По окончании перехода он разрешил им заниматься своими делами, честно признавшись, что еды у него для них больше нет. На другой день после постройки первого жилища Волчонок явился сам: он хромал, морду его украшал свежезализанный шрам, а половина левого уха отсутствовала. Брюхо же его было раздуто так, что почти волочилось по снегу.
