Старик читал, пока не охрип, за ним читал Боултон, потом остальные — до глубокой ночи, когда аппарат перестал писать и все поняли, что Том уже в постели там, в ракете, летящей на Марс… Наверно, он еще не спит. Нет, еще долго он не уснет, так и будет лежать без сна, словно мальчишка в канун открытия цирка; ему все не верится, что уже воздвигнут огромный, черный, весь в драгоценных каменьях балаган, и представление начинается, и десять миллиардов сверкающих акробатов качаются на туго натянутых проволоках, на незримых трапециях Пространства.
— Ну вот! — выдохнул старик, бережно откладывая последние страницы первой главы. — Что вы об этом скажете, Боултон?
— Это хорошо.
— Черта с два хорошо! — заорал Филд. — Это великолепно! Прочтите еще раз, сядьте и прочтите еще раз, черт вас побери!
Так оно и шло, день за днем, по десять часов кряду. На полу росла груда желтоватой исписанной бумаги — за неделю она стала огромной, за две недели — неправдоподобной, к концу месяца — совершенно немыслимой.
— Вы только послушайте! — кричал Филд и читал вслух.
— А это?! — говорил он.
— А вот еще глава, Боултон, а вот повесть, она только что передана, называется «Космическая война», целая повесть о том, каково это — воевать в космосе. Он говорил с разными людьми, расспрашивал солдат, офицеров, ветеранов Пространства. И обо всем написал. А вот еще глава, называется «Долгая полночь», а эта — о том, как негры заселили Марс, а вот очерк — портрет марсианина, ему просто цены нет!
Боултон откашлялся.
— Мистер Филд…
— После, после, не мешайте.
— Дурные новости, сэр. Филд вскинул седую голову.
— Что такое? Что-нибудь с Элементом Времени?
— Передайте Вулфу, пускай поторопится, — мягко сказал Боултон. — Вероятно, на этой неделе связь с Прошлым оборвется.
— Я дам вам еще миллион долларов, только поддерживайте ее.
— Дело не в деньгах, мистер Филд. Сейчас все зависит от самой обыкновенной физики. Я сделаю все, что в моих силах. Но вы его предупредите на всякий случай.
Старик съежился в кресле, стал совсем крохотный.
— Неужели вы сейчас отнимете его у меня? Он так великолепно работает! Видели бы вы, какие эскизы он передал только час назад — рассказы, наброски. Вот, вот — это про космические течения, а это о метеоритах. А вот начало повести под названием «Пушинка и пламя»…
— Что поделаешь…
— Но если мы сейчас его лишимся, может быть, вы сумеете доставить его сюда еще раз?
— Неумеренное вмешательство в Прошлое слишком опасно.
Старик будто окаменел.
— Тогда вот что. Устройте так, чтобы Вулф не тратил ни минуты на канитель с карандашом и бумагой — пускай печатает на машинке либо диктует. Словом, позаботьтесь о какой-нибудь механизации. Непременно!
Аппарат стрекотал без устали — за полночь, и потом до рассвета, и весь день напролет. Старик Филд провел бессонную ночь; едва он смежит веки, аппарат вновь оживает — и он встрепенется, и снова космические просторы и странствия и необъятность бытия хлынут к нему, преображенные мыслью другого человека.
«…бескрайние звездные луга космоса…»
Аппарат запнулся, дрогнул.
— Давай, Том! Покажи им! Старик застыл в ожидании. Зазвонил телефон.
Голос Боултона:
— Мы больше не можем поддерживать связь, мистер Филд. Еще минута — и контакт Времени сойдет на нет.
— Сделайте что-нибудь!
— Не могу.
Телетайп дрогнул. Словно околдованный, похолодев от ужаса, старик Филд следил, как складываются черные строчки:
«…марсианские города — изумительные, неправдоподобные, точно камни, снесенные с горных вершин какой-то стремительной, невероятной лавиной и застывшие наконец сверкающими россыпями…»
— Том! — вскрикнул старик.
— Всё, — прозвучал в телефонной трубке голос Боултона.
Телетайп помедлил, отстучал еще слово и умолк.
— Том!!! — отчаянно закричал Филд. Он стал трясти телетайп.
— Бесполезно, — сказал голос в трубке. — Он исчез. Я отключаю Машину Времени.
— Нет! Погодите!
— Но…
— Слышали, что я сказал? Погодите выключать! Может быть, он еще здесь.
— Его больше нет. Это бесполезно, энергия уходит впустую.
— Пускай уходит! Филд швырнул трубку.
И повернулся к телетайпу, к незаконченной фразе.
— Ну же, Том, не могут они вот так от тебя отделаться, не поддавайся, мальчик, ну же, продолжай! Докажи им, Том, ты же молодчина, ты больше, чем Время и Пространство и все эти треклятые механизмы, у тебя такая силища, у тебя железная воля, Том, докажи им всем, не давай отправить тебя обратно!
Щелкнула клавиша телетайпа.
— Том, это ты? — вне себя забормотал старик. — Ты еще можешь писать? Пиши, Том, не сдавайся, пока ты не опустил рук, тебя не могут отослать обратно, не могут!!!
«В», — стукнула машина.
— Еще, Том, еще! «…дыхании…» — отстучала она.
— Ну, ну?!
«…Марса», — напечатала машина и остановилась.
Короткая тишина. Щелчок. И машина начала сызнова, с повой строчки:
«В дыхании Марса ощущаешь запах корицы и холодных пряных ветров, тех ветров, что вздымают летучую пыль, и омывают нетленные кости, и приносят пыльцу давным-давно отцветших цветов…»
— Том, ты еще жив!
Вместо ответа аппарат еще десять часов кряду взрывался лихорадочными приступами и отстучал шесть глав «Бегства от демонов».
— Сегодня уже полтора месяца, Боултон, целых полтора месяца, как Том полетел на Марс и на астероиды. Смотрите, вот рукописи. Десять тысяч слов в день, он не дает себе передышки, не знаю, когда он спит, успевает ли поесть, да это мне все равно, и ему тоже, ему одно важно: дописать. Он ведь знает, что время не ждет.
— Непостижимо, — сказал Боултон. — Наши реле не выдержали, энергия упала. Мы изготовили для главного канала новые реле, которые обеспечивают надежность Элемента Времени, но ведь на это ушло три дня — и все-таки Вулф продержался! Видно, это зависит еще и от его личности, тут действует что-то такое, чего мы не предусмотрели. Здесь, в нашем времени, Вулф живет — и оказывается, Прошлому не так-то легко его вернуть. Время не так податливо, как мы думали. Мы пользовались неправильным сравнением. Это не резинка. Это больше похоже на диффузию — взаимопроникновение жидких слоев. Прошлое как бы просачивается в Настоящее… Но все равно придется отослать его назад, мы не можем оставить его здесь: в Прошлом образуется пустота, все сместится и спутается. В сущности, Вулфа сейчас удерживает у нас только одно: он сам, его страсть, его работа. Дописав книгу, он ускользнет из нашего времени так же естественно, как выливается вода из стакана.
