Степанов засомневался, не слишком ли много самостоятельности мышления и силы характера у Геракла? Не стоило бы сделать что-нибудь с этим, пока еще не поздно и пока питомец продолжает называть своего босса Хозяином? К примеру, установить психопрограмму, как это делалось с другими его питомцами. А может быть, предпочтительнее будет создать мощный противовес Гераклу? Как это говорится? Разделяй и властвуй? Вот и он будет придерживаться этого мудрого принципа.
Физическое состояние Геракла было практически безукоризненным. Только одно обеспокоило Степанова. Геракл пожаловался, что не может долгое время переносить жару без того, чтобы не поглощать жидкость в огромных количествах. Геракл рассказывал, что уже через восемь часов нахождения под жарким солнцем, он ощутил настоятельную необходимость окунуться в воду.
– Сколько ты пролежал в воде?
– Тридцать четыре минуты. Я пролежал бы еще столько же, если бы не та старуха.
– Нужно будет поработать над твоей терморегуляцией, – сказал Степанов.
– Кстати, в прохладную погоду я могу находиться на открытом воздухе сколько угодно, – добавил Геракл.
– Хорошо, мой друг, мы что-нибудь придумаем, – сказал профессор, – теперь тебе следует выспаться и хорошенько отдохнуть. А завтра ты мне представишь подробный отчет о своих похождениях. Я еще не все для себя уяснил. Сегодня я уже не в состоянии выслушивать тебя – тоже ужасно устал и хочу поспать. После начала адвентации у нас будет так много работы, что времени на отдых почти не останется. Так что, надо пользоваться моментом.
Геракл кивнул, поднялся с кушетки и вышел из комнаты, пожелав Степанову спокойной ночи.
– И тебе того же, мой друг, – рассеянно ответил профессор, не поворачивая головы, словно был так увлечен своими мыслями, что не заметил ухода Геракла.
Но на самом деле Степанов не выпускал вернувшегося питомца из поля зрения не только пока он находился в кабинете, но и когда шел по коридору, направляясь в свой отсек.
– Мало покорности, – пробормотал профессор, нахмурясь, – что-то в последнее время у меня появляются проблемы с повиновением.
Антон Николаевич обратил внимание на одну деталь, которая никогда не привлекла бы внимания стороннего наблюдателя. Когда профессор сказал, что ждет отчета на следующий день, Геракл ограничился кивком головы, хотя перед своей поездкой он обязательно произнес бы сакраментальные слова: „Да, хозяин“. И к пожеланию спокойной ночи Геракл не соизволил присовокупить слова „хозяин“. Казалось бы, мелочи, но они могли стать симптомами более серьезной болезни, поразившей Геракла, пока он гулял на свободе, предоставленный самому себе.
Степанов наблюдал за Гераклом, пока тот не вошел в отведенное ему помещение, потом походил по кабинету, дошел до кресла, задумчиво опустился в него. Сначала вышел из-под контроля Тихомиров, затем Геракл начал проявлять признаки чрезмерной независимости. Это становилось похожим на эпидемию.
– Вероятно, пришли такие времена, когда все становится с ног на голову, – подумал Степанов, – стало быть, нужно приспосабливаться к таким временам.
Сна как не бывало. Профессор встал, потянулся и направился в главную лабораторию. Тихомиров, прикорнувший за столом, при появлении профессора вздрогнул и подскочил чуть не до потолка.
– Михаил Анатольевич, все нормально? – спросил Степанов.
– Все хорошо, – хрипловатым спросонья голосом ответил Тихомиров.
– Идите к себе, ложитесь отдыхать. Я побуду здесь вместо вас.
– Как скажете, Антон Николаевич, – Тихомиров поднялся и направился к выходу, но, вспомнив о чем-то резко остановился и повернулся к профессору. – Антон Николаевич, вы уже отослали полковнику сообщение о возвращении Геракла?
– Спасибо, что напомнили, Михаил Анатольевич, я совсем запамятовал. Коль скоро вы вспомнили, не трудно ли вам будет сделать это самому?
– Безусловно, Антон Николаевич, я все сделаю немедленно.
Проводив взглядом Тихомирова, Степанов повернулся к стене, где помещались гебуртационные камеры и погрузился в глубокое раздумье. Мысли о Геракле, Дзержинце и Тихомирове отошли на второй план, заслонившись предвкушением грядущего события.
„Никто, кроме меня не поймет, что я сделал, – думал Степанов, не отрывая глаз от одной из гебуртационных камер, стоящей чуть поодаль от остальных, на небольшом возвышении, – они думают, что эта серия почти такая же, как и все предыдущие за исключением нескольких усовершенствований… – губы профессора исказила злобная улыбка, – пусть думают. Потом это станет для них замечательным сюрпризом“.
Степанов подошел к крайней гебуртационной камере и, как до него Тихомиров, попытался вглядеться в лицо, тонувшее в сине-зеленом свечении. Сколько раз он боролся с диким желанием открыть крышку и убедиться, что существо, покоившееся там в ожидании своего часа, будет именно таким, какое он хотел увидеть. Даже не хотел, это слово не вполне выражало его чувства. Он жаждал этого всем сердцем. В течение долгих лет Степанов шел к своей цели. Сколько мучений ему пришлось пережить, сколько жертв принести!
Разве он не заслужил отмщения? Не пора ли зазвучать праздничным звукам фанфар на его улице?
Степанов сам не замечал, что его дрожащая рука поглаживает крышку гебуртационной камеры в том месте, где располагалось небольшое оконце овальной формы.
„Какая ты будешь?“ – спрашивал он, пытаясь проникнуть взглядом сквозь кусок оргстекла. И сердце профессора билось так сильно, как бьется сердце мужчины, приближающегося к обладанию желанной женщиной.
– Сегодня мы снова будем нырять? – спросила Любовь, проснувшись и спускаясь вниз.
– Конечно! – с улыбкой ответил Алекс.
Улыбнувшись в ответ, она села за низенький столик. Алекс поставил перед ней блюдо с жареными бананами и половинку папайи.
– А на обед у нас сегодня будут лангусты.
– Ты уже успел их наловить?
– Нет, этим мы с тобой и займемся после завтрака, если ты не против.
– Я не против, – ответила Любовь, отодвигая тарелку с недоеденными бананами и приступая к папайе, – наоборот, мне нравится твоя идея.
Все еще улыбаясь, он смотрел на девушку, с аппетитом уплетающую сочную сладкую ярко-оранжевую мякоть. Любови нравилась папайя, Алекс знал это, и всегда выбирал для нее самые спелы плоды и обязательно очищал мякоть от косточек, не забывая заливать ее лимонным соком.
Они жили на атолле уже третью неделю. И с каждым днем Алекс все сильнее привязывался к своей подруге. Он надеялся, что и Любовь отвечает ему взаимностью, но никогда не спрашивал ее об этом. Иногда ему в голову приходила мысль, что если бы он осмелился заключить ее в свои объятия и сказать ей ласковые слова, то она наверняка не отвергла бы его. Но делать этого было нельзя. Он не принадлежала ему и он боялся, что так будет всегда. Алекс – всего лишь ее телохранитель, который должен поставлять девушке еду, ограждать от опасностей, и скрашивать существование. Облегчение приносило лишь то, что никто не запрещал ему духовной близости с Любовью. Он так полюбил эти долгие сидения у океана под светом яркой тропической луны. Они говорили часами. Любовь слушала его внимательно, чуть-чуть склонив голову к его плечу, он ощущал на своей коже легкое прикосновение ее пышных золотистых волос.
