Гу сидит, опустив голову.
«Война закончится, правда, – говорит Майя. – Через два месяца Япония капитулирует, и всё. Придут советские войска и освободят вас».
Он поднимает взгляд.
«Советский – лучше?»
Вот на этот вопрос она ответить не может. Курс истории Японии не даёт такой информации.
«Зачем ты пришёл? – спрашивает она. – Тебе не я нужна, правда?»
«Сестра».
«Что сестра?»
«Город. Ты помогать мне. Сестра найти».
«Почему я, Гу? Я чужая здесь, я никого не знаю, я ничего не могу сделать для твоей сестры…»
Он накрывает её руку своей.
«Ты… ты… да, – Он не может найти верного слова. – Ты… я видеть ты уметь…»
«Да. Могу. Ты могу».
Шестое чувство, так это называется. Гу видит в Майе что-то столь же удивительное, противоестественное, сколь и японская оккупация. Он думает, что Майя пришла, чтобы спасти их. Суеверия, мальчик, это просто суеверия.
И неожиданно Майя понимает, что вера Гу передаётся ей. Она не уверена, что может что-то сделать для сестры Гу. Но она может спасти себя. Она будет драться за то, чтобы вернуться в своё время.
«Я могу, – твёрдо произносит она. – Иди спать, Гу. Завтра мы едем в город».
Он кивает и поднимается. И выходит – не обернувшись, не сказав больше ни слова. Это ощущение выполненной миссии, чёткое осознание цели. Сделал то, что хотел, хотя не знал, что хотел именно этого. Боже, ну и формулировка.
Майя откидывается на подушку. Город ждёт её, но чем он её встретит?
Харбин прекрасен. Харбин прекрасен так, как только может быть прекрасен город. Майя смотрит по сторонам и понимает, что эта жизнь – гораздо более настоящая, чем её прежняя жизнь среди светящихся реклам и орбитальных лифтов. Майе нравится всё. Она в восхищении от проносящихся мимо рикш, от бумажных фонарей, от людей в офицерской форме – русской, японской, китайской. Рикши и в самом деле едут очень быстро: откуда такая прыть у худосочных мальчишек с тяжеленными повозками, Майя не понимает. Бумажные фонари не горят, но Майя представляет, как они загорятся вечером, и ей становится радостно.
Джи не смогла найти одежду, которая бы не висела на Майе как на вешалке. Среди знакомых Джи не было ни одной женщины ростом в сто восемьдесят семь сантиметров. Джи полночи удлиняла одну из своих юбок – это было проще сделать, чем перешить традиционные штаны. Мужская куртка Ли Майе более или менее подошла. На ногах – туфли Джи. Только нижнее бельё – всё то же, родное, выстиранное и аккуратное.
«С тех пор, как Советы продали Китайско-Восточную железную дорогу японцам, русским в Харбине стало совсем плохо. Десять лет назад больше половины русских отсюда вывезли насильно в Союз, – рассказывает Джи. – А потом в лагеря. Бывший белогвардеец – в лагеря. Сотрудничал с японцами – в лагеря. Предлог недолго найти».
Их двухколёсная повозка едет довольно медленно, волы никуда не торопятся. Майя вспоминает слово «арба», но, кажется, в Китае это называлось иначе. Как, Майя не помнит. Гу сидит в повозке, Майя и Джи – на козлах.
«Надо бы к батюшке Фаддею заехать», – говорит Джи.
«А кто он?»
«Ну, вроде как настоятель Софии. Хотя официально в прошлом году её закрыли. Батюшка Фаддей там живёт, присматривает».
Громада Софийского собора видна, кресты торчат над домами.
«А вы христианка?»
«Да нет, что ты, – улыбается Джи. – Я же китаянка всё-таки. Христианство – это для европейцев».
Собор великолепен. Краснокирпичное здание с луковичной головой. Майя смотрит на него, не отрываясь. В двадцать седьмом веке по куполу московского храма Христа Спасителя, сделанному из проекционного материала, пляшут голограммы религиозной пропаганды.
«Его тринадцать лет назад заново освятили и открыли, – говорит Джи. – Праздник был на весь город, я специально наряжалась ещё. Оказалось, ненадолго хватило. Большевики, война – и вот, всё пришло в запустение».
Они проезжают мимо самого собора. И в самом деле: щербатый кирпич, выбитые витражи.
«Что случилось с сестрой Гу?» – спрашивает Майя.
«Ох, там всё непросто. Она его сестра по матери, не по отцу. Гу родился в двадцать пятом, ещё до японской оккупации. В середине двадцатых вместе с войсками Чжан Цзолиня пришли японцы. Они тогда притворялись союзниками. Добрые были, обходительные. Многие остались затем в Китае, женились на китайских девушках. А к этому времени отец Гу умер, не знаю, от чего. И его мать вышла замуж за японца. Она молодая совсем была, Гу родила в шестнадцать, а второй раз вышла замуж в девятнадцать, и в двадцать девятом родила Иинг, сестру Гу».
«Откуда вы всё это знаете, Джи?»
«Гу у нас уже третий год работает. Почти членом семьи стал. Как же не знать».
«А дальше?»
«А дальше как раз не знаю. Мать Гу умерла, а отчим к парню относился плохо. В самом начале войны он уехал в Японию, а Иинг осталась здесь. Почему – не знаю. Ей двенадцать лет всего было. Гу работал помощником у разных фермеров, она – не знаю где. Я её всего-то два раза видела, она к Гу приходила. Красивая девочка, на японку гораздо больше похожа, чем на китаянку, и по-китайски даже с акцентом говорила. Отец только по-японски говорил и дочь научил».
«А когда она пропала?»
«Около года назад. Скорее всего, её и нет уже».
Здесь Джи понижает голос, чтобы Гу из повозки не услышал. Видимо, предыдущая часть истории не была секретом.
«Её, похоже, японцы на опыты забрали. В отдел водоснабжения. Кто туда попадал, уже назад не возвращался».
Повозка ползёт по мостовой.
«Отсу-то!» – властный выкрик. Приказ остановиться. Солдат в японской форме.
Джи останавливает повозку. Из кузова появляется голова Гу. Всю дорогу он молчал.
«Молчи», – говорит Джи Майе.
Майя не всё понимает в беглой речи японского солдата и в ломаных ответах Джи. Солдат показывает рукой: разворачивайтесь, нельзя.
Джи говорит: «Дойдём пешком. Туда нельзя на повозке».
Они оставляют повозку под надзором Гу. Он не противится. Только смотрит внимательно на Майю. Она чуть заметно ему кивает.
Папка с чертежами – в холщовой сумке через плечо, висит чуть ниже груди, Майя не отпускает её от себя ни на секунду. Никакой воришка не сможет украсть.
Через несколько минут ходьбы широкая улица сменяется узкой. Хорошо видно, что город строили не китайцы. Традиционной архитектуры тут мало. В основном, деревянные и краснокирпичные дома, напоминающие старую застройку Москвы, точнее то, что от неё осталось. Джи спускается в какой-то подвал. Майя идёт за ней.
Джи открывает дверь. Их встречает человек в китайских штанах и подпоясанной рубахе, но, судя по чертам лица, русский.
«Здравствуй, Максим», – говорит Джи.
«Джи… – протягивает Максим. – Давненько тебя не было видно».
