Майя кивает.
Исии берёт со стола один из пластиковых чертежей.
«Что это такое?»
Майя молчит.
«Молчание вряд ли поможет, Амайя-сан, – вмешивается в разговор Иосимура. – Я могу сам сказать, что изображено на этих чертежах. Скорее всего, это устройство для введения человека в искусственную кому, которая позволит ему пережить века. Я прав?»
Майя понимает, что ей невероятно, сказочно повезло. Она попала в руки единственной на планете организации, которая может построить анабиозис. Точнее, которая может поверить в возможность его создания.
«Да», – отвечает она.
«Чья это разработка?» – спрашивает Исии.
В анабиоз они поверили, но в машину времени – вряд ли. Нужно придумывать. Впрочем, на чертеже есть надписи на английском и на русском, выбор невелик.
«Советская».
«Плохо, – говорит Исии. – Лучше бы американская. Скажите мне, Амайя-сан, как вы оказались в Харбине и откуда у вас эти чертежи? И, кстати, из чего они сделаны?»
«Это разновидность пластмассы. Она хорошо сохраняется».
Она отвечает на самый простой вопрос. Кажется, пластмассы в эти времена уже существовали.
Японцы ждут.
«Я работала в Москве, – продолжает Майя, – в лаборатории, где разрабатывали это устройство. Я украла чертежи, чтобы продать их за рубежом и встать во главе подобного проекта, а не быть до конца дней простым лаборантом».
Очень похоже на правду, Майя, браво.
«А почему в Харбин?»
Вышел прокол. Сказала бы – в Иркутске, вопросов бы не возникало. А из Москвы удобнее бежать в Европу. Впрочем, последняя была охвачена войной.
«В Европе война, да и границу так просто не пройти. Сначала добралась до Иркутска, а затем перешла границу».
«Где?»
Ты ошибёшься сейчас, девочка. Ты скажешь – Забайкальск, он всегда был на границе, и он будет на границе ещё семьсот лет. Но в 1945 году такого города ещё попросту нет. Он носит название Отпор, и ты ошибёшься. Полный провал.
Майя помнит два названия – Забайкальск и Олочи. Пятьдесят на пятьдесят.
«Через Олочи», – говорит Майя.
Попала в цель, не иначе. Исии кладёт чертёж обратно на стол.
«Хорошо, Амайя-сан. Я предлагаю вам работу. Когда я увидел вас впервые, то подумал, что вы можете послужить японской науке в качестве прекрасного образца экспериментального материала. Но я передумал. Вы можете послужить науке в качестве учёного».
Умный, чёрт. Перебежчик ему нужен. Поверил ли Исии в то, что она бежала из СССР? Неизвестно. Но пока судьба ей улыбается, надо этим пользоваться.
Иосимура встаёт. В его глазах нет такого пафоса, такого восторга, какой сверкает в глазах Исии. Он смотрит холодно, толстые стёкла некрасиво уродуют его зрачки, искажают их.
«А скажите мне, госпожа Амайя, честно: что вы знаете о машине для искусственной комы? Вы можете её построить? Или вы сейчас просто пудрите нам мозги? Может, эти чертежи попали вам в руки случайно?»
Он нависает над ней, строгий и страшный.
Майя с трудом поднимается. Голова кружится, но она уже может сидеть вертикально.
«Это устройство называется анабиозис. Вряд ли вы сможете построить его без меня даже по готовым чертежам. Вам нужен переводчик, понимающий конструкцию машины. А потом вам придётся ещё подбирать правильный анксиолитик…»
Слова «анабиозис» и «анксиолитик» она произнесла по-русски, не найдя подходящего аналога.
Иосимура с улыбкой качает головой.
«Ну что ж. Почти убедили, госпожа Амайя. Сегодня же мы отправимся на нашу базу. С завтрашнего дня приступим к работе».
Майя понимает причину спешки. До конца войны осталось немного, и все это чувствуют. Нужно успеть сделать как можно больше.
Исии стоит у окна. Черты его лица затемнены, он выглядит чёрной тенью.
«Мы отправим вас нашим обычным транспортом, вместе с «брёвнами». Никто вне базы не должен знать, что вы находитесь на особом положении. Выезд через два часа. Иосимура приведёт вас в порядок».
Он выходит из кабинета.
Иосимура садится рядом с Майей.
«Исии слишком импульсивен, госпожа Амайя. Работать вам придётся со мной. А со мной, – тут он демонстративно делает паузу, – нужно быть очень, очень осторожной».
Майя буравит его взглядом.
И первой отводит глаза.
Их грузят в старый «Додж». Майя не разбирается в марках автомобилей, но успевает прочесть название на капоте. Вокруг – красные кирпичные стены. Внутренний дворик какого-то здания.
Среди заключённых – китайцы, монголы и несколько человек славянской внешности. Майю заталкивают в машину одной из последних. Дверь закрывается, на Майю опускается тьма. Окна в тенте – бутафория, фургон цельнометаллический.
Машину трясёт.
Раздаётся голос:
«Русские есть?»
«Да», – мужской голос с другого конца.
Майя молчит. В её положении лучше не вступать в отношения с попутчиками. Слышна китайская речь, но Майя прислушивается к диалогу русских.
«Меня Тимуром зовут», – говорит мужчина.
«Лёха».
По голосу невозможно определить возраст.
«Ты как сюда попал?»
«Я из харбинцев. Просто взяли на улице – и всё».
«Эх… А меня на границе повязали. Ранили в ногу, забрали автомат. Диверсанты хреновы».
«Пограничник?»
«Не-а. Просто часть там стояла. Ну и через реку с китайцами торговали. Мы им кружки и ложки, они нам еду. Ну, одеждой ещё менялись. Значками всякими. Барахлом, короче. Я к реке спустился, а там японцы. Автомат мне к голове – и с собой забрали».
«Угу».
Майя чувствует, что Лёха не расположен к разговору.
«Ну ничего, – сказал солдат. – Выберемся, ещё устроим им по самое не могу…»
Все затихли. Китайская речь кажется фоном. И Лёха произносит, тихо и отчётливо:
«Никто не выберется, солдатик. Ты ничего не знаешь. Ты не человек, ты – лабораторный кролик. Тебя разрежут на органы, отравят газом. Ты ничто, тебе не на что надеяться. И мне тоже».
«Ты что?» – удивляется солдат.
Он говорит ещё долго, убеждает парня, что тот не прав, рассказывает о будущем, о том, как Советы объявят Японии войну и разгромят её, но Лёха молчит до самого конца.
Время идёт совершенно незаметно. Проходит час, или два, или три. Постепенно разговоры затихают. Кто-то плачет. Первый русский пытается разговорить второго. Майя в полусне.
Она просыпается, когда машину перестаёт трясти. Снаружи раздаются голоса, какие-то крики, резкие реплики на японском языке. Дверь открывается, луч света падает на бледные лица китайцев. Монголы и русские – где-то по бокам, в тени.
«Дете ике!» – крик снаружи, приказание выходить.
Маньчжуры знают японский, по крайней мере, понимают, что им говорят. Конечно, неволей выучишь за десять лет оккупации.
«Исоиде, исоиде!» – снова крики. «Вперёд, вперёд!»
