— А это что за благородные дикари? — с усмешкой спросил Бекренев, рассматривая весело скачущих на четвереньках парня и девушку, у которых из одежды вообще были только повязки из травы на груди и чреслах.
— Вирь ломантъ! Лесные люди… Их обижать нельзя! — наставительно сказал Филипп Кондратьевич.
— Обидишь таких! — скривил губы Валерий Иванович. — Однако, вижу, что фольклорный карнавал у вас в самом разгаре… Да мы-то здесь вообще зачем? Пойдемте, батюшка! Мы чужие на этом празднике жизни…
Но, оглянувшись, рядом с собою Савву Игнатьевича не увидел.
Зане, вместе с дефективным подростком, тот уже уселся на перевернутое корыто, лежащее поодаль, и решительно тянул руку к высившейся перед ним на резном деревянном блюде крутой горке истекающих ароматным паром пышных, толстых мордовских блинов с маслом, медом и ягодным вареньем.
А рядом с ними уже шкворчала на печной заслонке огромная глазунья из полутора десятка яиц…
— Батюшка, помилосердствуйте! Вы что же, всю её целиком скушать хотите? Да вы же себе так печень посадите…, — возмутилась врачебная душа Бекренева…
— Ништо! Это что тут у вас, православные, в горшке? Бабань каша? Очень интересно. Ну-т-ко, Господи благослови… А ведь ничего, нажористо! Плесните-ка мне еще мисочку…
… Наташа не могла и подумать, что здесь, всего в четырех сотнях километров (ночь езды!) от строгой и суетливой Москвы, она вдруг попадет в такое яркое, веселое, радостно-праздничное чудо… Её совершенно не смущало, что песни вокруг неё пелись на непонятном певучем языке… Самое главное, что эти песни были радостные и веселые! И люди вокруг неё были искренне веселы и счастливы… Крепкие, сильные, уверенные в себе люди, красивые и свободные лица… Да, воистину счастлива советская колхозная деревня!
Меж тем незнакомый напев стал вдруг грустно-певучим… Закружившие мерный, неторопливый хоровод девушки подхватили Наташу вместе с собой, закружив по-солонь в плавном коловращении… И, когда хоровод приближался к стоящей рядом с украшенной лентами березкой Весне, та снимала с девушки венок и она, вытянув губы, целовала сквозь него сметливо оказавшегося рядом с ней парня.
Наташа ни на миг не пожалела, что на ней самой нет венка! Да и с кем она стала бы челомкаться? Вот еще… Да и нашелся бы среди деревенских комсомольцев такой храбрец?
И, когда она в свой черед плавно приблизилась к лесной королеве, то только тихо про себя печально вздохнула… Но высокая и стройная красавица вдруг сняла роскошный венок со своей украшенной золотыми косами головы, и сквозь него Наташа увидала, как в окладе из цветов, побледневшее от волнения Его лицо.
Не желая портить красивый фольклорный обычай, только лишь по этому! — Наташа испуганно закрыла глаза, и ощутила на своих губах нежное и теплое мимолетное касание. От которого у Натки на миг перехватило дыхание и часто-часто, как пойманная птичка, затрепетало сердце…
Глава двенадцатая
«Музыка восхитительных мелодий сменилася зловещей тишиной»…
1.
Когда в нежно-зеленом, с багровым отсветом на западе, высоком небе повис призрачно-тающий ломтик юного месяца, пять человек, ведомых чуть косолапо, но споро шагающим Филиппом Кондратьевичем, с сожалением покинули околицу гостеприимной Зубовой Поляны. Перейдя через скрипучий под ногами подвесной вантовый мост через сонно плещущую на перекате Парцу, путники вышли к большой дороге, ведущей от Рязани к республиканской столице Саран-ошу.
Около часа они споро шли, молча, по большому, шоссированному песчаному тракту, абсолютно пустому в этот поздний час, направляясь прямо в догорающий закат. По обочинам мерно шумел быстро, прямо на глазах темнеющий ельник, под широкими лапами которого уже по ночному клубилась загадочная мгла.
— А что, Филя, ты нас через границу действительно сможешь провести? Уверен? — осторожно спросил Бекренев своего Вергилия.
— Етафтыхть. — пожал плечами тот. — И вообще, кеняртьфтьсазь иттнень аф оцю концертснон мархта.
— Ага, ага, я почему-то так сразу и подумал. Особенно про то, что в этих чудных местах любому товарищу Концертсону — будет полный мархт!
— Валерий Иванович, ну хватит его уже постоянно подкалывать! — с чуть нервным смешком подала голос Натка. — Мне тоже что-то малость не по себе… А если честно, я ужасно боюсь.
— Вот! — поднял вверх худой и тощий палец Бекренев. Странно помолодевший в своем новом наряде — домотканных портах, крашенном лесным орехом пиджаке и картузе с козырьком, он был похож на лихого старорежимного приказчика, ухаря и пройдисвета. — Вот и остались бы вы лучше в Лесной школе у доброго доктора! А мы бы с отче Саввой быстренько смотались бы до Барашева и обратно, глянули бы одним глазком не тамошнее благорастворение воздухов, да всё вам и рассказали бы подробно… потом, если бы вы захотели…
— Не искушайте, Валерий Иванович! — просопел Савва Игнатьевич. — Уж больно хорошо в месте сем питают!
В этот миг Филя резко остановился… Подняв левую руку вверх, от чего все замерли, он старательно прислушался… Было тихо. Только слепо завозилась в ветвях какая-то птица… Проводник плавно повел рукой слева направо… И путники рысцой спустились в сыро чвакнувшую придорожную канаву, споро выбрались наверх, оставив за собой придорожный указатель «Умет — 15 км», и углубились в лесную глушь.
Натка с трудом пробиралась за заботливо отгибающим ветки Бекреневым… На голову и за шиворот ей сыпались сухие еловые иглы, к распаленному лицу липла паутина, а в нос, рот, глаза лезла стоящая столбом мошка…
Натка вздохнула поглубже, тут же закашлялась, выплюнула черную от мошки слюну:
— Господи, да это же невозможно так жить! Тут что, всегда так?
— Да нет, что вы! — утешил её Филипп Кондратьевич. — Только лишь весной, летом… И ранней осенью!
Потом остановился на маленькой полянке, возле уходящей прямо к безмолвно загорающимся звездам островерхой ели-великана, и неожиданно спросил:
— Желающие и дальше кормить мошку есть?
— Надуманный вопрос. — сердито ответил Бекренев. — Да что делать-то? Был бы я в Москве, так зашел бы в первый попавшийся промтоварный, а то и в ЦУМ бы смотался, поискал одеколон «Гвоздика». Вонючий, сволочь, но, говорят, кровососущих всё же отпугивает…
— Против комаров, пишут, диэтиламид m-толуиловой кислоты лепо помогает…, — подал голос устало утиравший бороду Савва Игнатьевич.
— Чего-чего луиловый?!! — не поверил своим ушам дефективный подросток.
— Это средство такое, в Германии недавно изобретено. «Дэта». Отпугивает-де оно комаров и мошек.
