Тогда что же? Бактерии? Абстрактная фреска?
— Нет, — сказал дон Модесто, сбитый с толку потоком ее предположений. — Разрешите мне…
— Поняла! Таинственные следы, только что открытой культуры. Погодите! Дайте мне угадать!.. Канарские острова? Сахара?
— Нет! — скромно уточнил Оргульо. — Площадь быков…
И, так как на этот раз Эстелла взглянула на него в недоумении, он объяснил, как использовал новый фильтр.
— Невидимое! Вы сфотографировали невидимое и молчите!
Охваченная неудержимым порывом, девушка сжала его руку и, воскликнув: «Минутку!»-стрелой вылетела из комнаты. Затем, так же торопливо, вернулась, перерыла все ящики письменного стола, бросилась к окну, поздоровалась с каким-то незнакомцем на площади и наконец, с трудом переведя дыхание, уселась на стул, церемонно предлагая Модесто сделать то же.
— Чем могу служить? — спросила она рассеянно.
Но в этот момент ее взгляд снова упал на фотографии, рассыпанные по столу, и она, вежливо улыбнувшись, добавила: — Само собой разумеется, я отношусь к вам с полной симпатией…
— Muchas gracias,[6] — сказал дон Модесто. — Если бы вы были так добры замолвить словечко… хотя бы один кадр на две колонки, знаете, как документ… Я затратил массу материала. Целая пленка испорчена из-за одного пятна…
И он с унылым видом вытащил из портфеля последнюю фотографию, на которой был запечатлен странный предмет в форме морской звезды.
— Что это? — сквозь зубы процедила Эстелла.
— Видите ли… — вздохнул дон Модесто, — я и сам не знаю… Она испортила мне весь фильм на Пласа майор…
Рассеянное внимание девушки сконцентрировалось под действием рефлекса, и она застыла над фотографией, как овчарка над перепелкой.
— Вы хотите сказать… что это… появляется на каждом снимке? — произнесла она странным, прерывающимся голосом.
— На каждом.
Эстелла побледнела.
— Но… разве вы не понимаете, — тихо и медленно произнесла она, — что в таком случае… что это означает… не больше и не меньше, как…?! — И, глядя на него расширенными глазами, она поднесла к губам ладонь.
— Понимаю… — застенчиво ответил дон Модесто.
— Я готов взять на себя все потери…
Виноватая улыбка искривила под навесом усов его губы. Подумать только, что эта молодая девушка принимает его беды так близко к сердцу!
— Какие потери? — так же тихо и медленно проговорила, однако, Эстелла. Казалось, она все еще не верит себе и чем-то напугана. — Это ведь невероятный выигрыш. И для науки и для нас… Потрясающее совпадение!.. Неужели вы даже не подозреваете?
— Видите ли, — промычал Модесто. — Я… совсем…
Девушка помолчала, глядя на него в упор.
— Человече! — воскликнула она наконец, кладя руки ему на плечи, — вы сфотографировали посланца иного мира! И, так как фотограф, раскрыв рот, часто замигал, добавила нервничая: — Конечно, мы не знаем, предмет ли это или живое существо. Но эта случайность может иметь самые непредвиденные последствия! Впервые мы имеем — понимаете? — имеем доказательство того, что они существуют! И посещают нас!
— Они?
Ничего не понимая, он со страхом смотрел на девушку, охваченную странным волнением.
— Я объясню тебе потом, — сказала Эстелла, вдруг переставая обращаться к нему во втором лице множественного числа и словно подчеркивая тем самым, что с этой минуты она берет все на себя. — Где пленка?
— Дома, — механически ответил дон Модесто.
— Прекрасно. За ней!
Мелкие причины, как известно, рождают великие следствия. Может быть, невероятные события, связанные с фотографированием невидимого, и не имели бы места, если бы интуиция Эстеллы не натолкнулась на скептицизм главного редактора. Осторожный и осмотрительный, известный публицист удовольствовался замечанием, что сенсационная статья, написанная ею и украшенная фотографиями сеньора Оргульо, не соответствует «профилю» журнала. Впрочем, и никто другой в редакции «Недели» не высказался в пользу материала, чем еще раз была подтверждена верность утверждения: «несть пророка в своем отечестве».
Разумеется, отказ хотя бы обратить внимание на гипотезу Эстеллы был вызван и тем, что частые взрывы ее энтузиазма подорвали к ним доверие. Вероятно, кто-либо другой, указав на ценность фотографий синьора Модесто, вызвал бы больше сочувствия, хотя Барбюс уже давно заметил, что при оценке того или иного положения не следует принимать во внимание, кто его провозглашает, ибо пьяный бродяга может вещать истины, а уважаемый всеми священник — ложь.
Как бы то ни было, несомненным остается тот факт, что именно недоверие главного редактора вызвало всю цепь последовавших событий. В самом деле, на протяжении первых нескольких дней, пока в редакции велись споры, ничего не произошло. В зависимости от того, какие черты его характера выступали на первый план, фотограф вел себя с остальными то застенчиво и скромно, то гордо и с сознанием собственной значительности.
Эстелла решила, что если они не добьются победы, они обратятся в Академию, а затем в какой-нибудь международный орган.
— То, что вы делаете — преступление! — кричала она в довольно-таки пустом зале заседаний. — Преступление перед человечеством! Каждый потерянный день может поставить под удар открытие, по важности равное путешествию Колумба…
— Как у тебя с шестой страницей? — прозаически прерывал ее главный редактор, и мелкие вопросы редакторской кухни оттесняли на задний план величественные видения редактора литературного отдела — к вящему отчаянию дона Модесто.
Хотя связь между неудачей попыток Эстеллы и тем, что произошло впоследствии, установить нелегко (в самом деле, как могла «она» узнать, что происходит в стенах одной из мадридских редакций?), сам сеньор Оргульо утверждал впоследствии, что все началось, когда Эстелла была вынуждена признать себя неспособной обратить в свою веру хотя бы одного сослуживца.
— Они глухонемые! — сказала она дону Модесто, уныло поправлявшему бант своего галстука. — Мелкие душонки, неспособные постичь ничего, выходящего за рамки непосредственной реальности! Не стоит больше тратить на них время. Завтра мы обратимся в Академию!
Она казалась очень уверенной, но дон Модесто только покачал головой и, расставшись с ней, еще долго гулял по улицам, наедине со своими мыслями. Вначале он и не подозревал, что случай позволил ему сфотографировать то, чего не запечатлевал еще ни один человек, но, преодолев первый порыв недоверия, дал легко убедить себя аргументам, с такой страстью приводимым Эстеллой. Он уже видел, как к нему обращаются международные агентства печати, как его показывает Евровидение и все телеэкраны мира. За этим следовали турне по великим столицам, горящим желанием познакомиться с фотографом невидимого, выступления, интервью, слава… И одно-единственное слово, один слог, в который входила одна гласная и две согласных, незначительное слово, произнесенное одним-единственным человеком, все зачеркнуло!
