Теперь силы были далеко не равными: Миха еще кое-как отбивался от насевшего на него пуговки, а Григорий, оступившись, сразу угодил под живот четырехугольного монумента.
Забыв об управлении, забыв обо всем, забыв о том, что мне вот уже как 25 лет совершенно не приходилось участвовать в физической борьбе, я, со своими слабыми и неуклюжими кулаками, коршуном (наверное очень потешным) налетел на четырехугольного и… в следующую секунду тем же самым коршуном (еще более нелепым) понесся в обратном направлении, получив от гиганта Джека чудовищный толчок в грудь. При падении я ударился о стул, о проводники; что-то переломал, что-то скорежил… После чего стал с большой медленностью приходить в себя.
Мое неудавшееся вмешательство все-таки принесло Григорию небольшую пользу: он успел выбраться из-под противника. Теперь по полу катались два колеса, две пары, хрипя, изрыгая брань — на английском, грузинском и на русском языках, — нанося друг другу такие удары, от которых у меня заочно трещали скулы, а из глаз сыпались искры.
У первой пары силы были приблизительно равными. Постреленок Мишка ловко увертывался от об'ятий пуговки, походя издеваясь над ним, но "положить гунявого на обе лопатки" — в чем он беспрерывно клялся, сопровождая клятву неудобосказуемыми словами насчет бога, веры и прочего, — ему все-таки не yдавалось… Со второй парой дело обстояло скверно; слишком уж монументален был один из противников.
Я отдышался в пришел в себя в той фазе бopьбы, когда Григорий снова попал на низ. Джек одной рукой держал его за горло, другой шарил у себя за поясом, конечно, искал нож…
Боги! Какой это был омерзительный момент! Я человек интеллекта, 45 лет проживший, в чистоте сохраняя свое человеческое достоинство, вдруг проникся первобытной кровожадностью, звериной свирепостью к человеку же, правда, к авантюристу и негодяю первой марки, но все-таки…
Да посудите сами: не мог же я допустить, чтобы на моих глазах зарезали славного мальчугана, как режут обычно поросят или кого бы то ни было?..
Около моих ног валялся револьвер… Судорожным рывком я схватил его…
Отвратительный Джек уже нащупал нож, уже скривился в окончательно отвратительную гримассу, долженствующую означать победную улыбку и… и… в этот самый миг я, закрыв глаза, стиснув челюсти, побледнев, похолодев, всею своею шестипудовой тяжестью, обрушился на его голову, действуя револьвером, как молотом… У меня нет твердой уверенности в том, что я не ревел, подобно раз'яренному быку, нанося эти удары…
Когда я открыл глаза, обстановка резко изменилась: Джек с расковырянной "под картошку" (словечко Гришкино) головой, недвижимый лежал у моих ног, а вихрастый юноша колотил револьвером пуговкину голову…
Как низко может человек пасть, поддавшись аффекту!..
Тут только я вспомнил о полете…
В боковые окна не было видно ни одной планеты, в заднее и переднее-также. Следовательно, Земля и Луна находились или под нами или над нами.
В оконце ударил ослепительно-яркий солнечный свет… Мы пронеслись мимо Луны и теперь падали на Солнце…
Я бросился в механизму управления. Он был не годен, — так я его отделал своими боками. Стрелка скорости показывала 10.000 километров в минуту. И с каждой новой минутой цифра эта возрастала и возрастала под влиянием притяжения Солнца.
Через несколько минут скорость достигла 15.000 километров…
Взяв себя в руки, я осмотрел подробней изломанный механизм.
О, счастье! Не хватало только одного проводника, сокрушенного моей головой; второй проводник и второй аккумулятор, хотя и сильно помятые, могли отвечать своему назначению. Но, как я ни напрягался, мне удалось лишь немного сократить быстроту падения — до первой цифры — в 10.000 килм. в мин.
Вы что-то хотели сказать, профессор? — обратился ко мне Григорий, нарушая тягостное молчание, в которое мы невольно погрузились.
Я сказал, как обстояло дело.
— Там очень тепло? — спросил Михa.
— За шесть тысяч градусов можно смело ручаться…
— О-о! Это значит мы в конец расплавимся…
И все таки они не унывали, эти юнцы. Перспектива неизбежного падения на Солнце им казалась очень занимательной, во всяком случае достойной оживленного обсуждения пополам с ерундой и вздором… О, беспечная молодежь!..
— Подберите слезы, старина! ударил меня по плечу старший — Неужели вы все десять суток намерены проплакать?!.
Юнец шутил: я и не думал плакать, но… было очень, очень тяжело на душе…
К концу второго дня падения, солнечный диск загородило какое-то круглое тело.
Тело могло быть или Венерой или Меркурием. По скорости его движения, по диаметру, я признал в нем первую планету.
К тому времени ребята кое-как починили поломанный механизм, и я, не дожидая конца солнечного затмения, поместился на поправленном стуле, чтобы попытаться удержать машину в поле тяготения Венеры. Мы решили, что гораздо приятнее шлепнуться на что-нибудь твердое, чем на газообразно-раскаленный лик влекущего нас к себе светила. Наше сознание определялось бытием: из двух зол мы выбирали меньшее.
Мне легко удался этот маневр, хотя никто его не ожидал, — машина продолжала падение, стала следовать за бегом Венеры. Таким образом мы лишились солнечного света и приобрели мрак; тем не менее, мрак этот — вопреки всем законам физики — озарял наши сердца ярким светом… надежды, возможно ведь, что поверхность Венеры, покрыта глубокими морями, и тогда наше стремительное падение может закончиться без катастрофы.
Следя за вращением стрелки в аппарате, измеряющем скорость, я отметил одно обстоятельство, заставившее меня столь-же интенсивно возрадоваться, столь интенсивно я скорбел до этого: мне удалось и удавалось дальше замедлять чудовищную быстроту нашего падения; одним словом, я снова мог управлять машиной…
— Радуйтесь, ребятки, радуйтесь. Судьба нам покровительствует. Мы теперь безопасно опустимся на Венеру…
— Хм… Опять он про судьбу, — недовольный заворчал Григорий. — А как бы наша "судьба" отнеслась к нам, если бы мы не починили аппарата… Прямо-таки обидно становится, что он во всем видит судьбу, а мы остаемся ни при чем…
Который уже раз мне приходятся отмечать полную обоснованность и справедливость жизненных взглядов малышей!.. И опять они правы!.. Если бы я находился единственным в этой глупой машине, конечно, мне никогда бы не пришло в голову заняться починкой, и я, несомненно, покончил бы свои жизненные расчеты в пылающем аде Солнца. А ведь ребята с первого же дня нашего падения с изумительной кропотливостью принялись за приведение в порядок исковерканного механизма… Конечно, они правы: судьба тут ни при чем. Мне приходится на склоне лет, из-за их упрямой (стальной, сказал бы я) философии ломать свои крепко установившиеся взгляды…
