Однако такой костюм, а в особенности такие туфли мог носить лишь всемирно известный профессор, нефтяной олигарх или самый крутой авторитет из тех, что закуривают сигары от стодолларовых банкнот.
— Добрый день. — Донцов деликатно откашлялся. — Мне нужно видеть профессора Котяру.
В ответ прозвучал негромкий отрешенный голос:
— Уточните: видеть его, или говорить с ним.
— Конечно, говорить.
— Впредь попрошу выбирать выражения. Как говорил Конфуций: «Назовите вещи своими подлинными именами, и тогда успех обеспечен».
— Я майор Донцов, расследующий обстоятельства смерти Олега Наметкина.
— Очень приятно. — Человек у окна продолжал всматриваться в серую муть, объявшую город.
— Можно задать вам несколько вопросов? — Донцову очень хотелось присесть, но в присутствии стоявшего столбом хозяина это могло показаться нетактичным.
— Согласно этикету вопросы нельзя задавать только английской королеве и папе римскому.
Расценив эти слова как завуалированное приглашение к разговору, Донцов спросил:
— Какой болезнью страдал при жизни Олег Наметкин?
— Он страдал весьма распространенной в настоящее время душевной болезнью, которая называется манией ничтожества. В отличие от куда более известной мании величия, ее симптомы проявляются в том. что больные воображают себя не Наполеоном или стратегическим бомбардировщиком, а чем-то до невозможности крошечным. Амебой, например.
«Интересные тары-бары у нас завязываются». — подумал Донцов, а вслух произнес:
— Есть сведения, что к Наметкину применялись не совсем обычные методы лечения, а именно электрошок и сильнодействующие медицинские препараты. — Тут он целиком полагался на анонимное сообщение, только по мере возможности смягчал чересчур резкие выражения.
— Это вполне объяснимо. — Человек у окна кивнул. — К существу с психологией амебы иные методы лечения применять абсолютно бесперспективно. Одноклеточный организм реагирует лишь на самое ограниченное число раздражителей — свет, электрический ток, изменение химизма окружающей среды.
— Не могли ли эти факты послужить причиной смерти Наметкина?
— Это праздный вопрос.
— Почему?
— Он не умер. Одноклеточные практически бессмертны. При делении они распадаются на две совершенно идентичные половинки, продолжающие жить в прежнем облике. И так может продолжаться до бесконечности.
Это начинало походить на дурной сон. Или человек, маячивший у окна, издевался над ним, или у него самого в голове ползали тараканы.
Донцов уже собрался перейти к более действенным мерам, ведь как-никак, а он являлся официальным лицом, пусть даже и занятым неофициальным расследованием, но тут дверь за его спиной резко хлопнула.
В кабинет ввалился лысый человек, громоздкий, как водолаз в полном снаряжении, и, мимоходом кивнув Донцову, устремился прямиком к окну.
— Все в порядке, Павел Петрович. — произнес он довольно небрежно. — Ни о чем не беспокойтесь. Вас сейчас поместят в самую удобную палату клиники под надзор наших ведущих специалистов. Уверен, что в самое ближайшее время вы почувствуете облегчение.
Последние слова послужили как бы сигналом для двоих санитаров, до поры до времени остававшихся в приемной.
Они деликатно взяли Павла Петровича под руки и с фальшивыми улыбочками повели к выходу — ну просто ангелы, провожающие душу праведника в райские кущи. Однако можно было легко предугадать, что, оставшись без свидетелей, они церемониться с больным не будут.
Проходя мимо Донцова, Павел Петрович повел на него глазами, где обманчивым огнем сияло безумие, и все тем же отрешенным голосом произнес:
— Запомните — единственный путь спасения, приемлемый для человека, это путь одноклеточных. Ощутите себя амебой, и жизнь сразу переменится к лучшему.
Едва дверь за психом и его свитой затворилась, как профессор Котяра — а все говорило за то, что это именно он, — извиняющимся тоном пояснил:
— Талантливейший человек, между прочим. Ученый, писатель. Мой личный друг. И надо же, возомнил себя одноклеточным организмом. А все началось с того, что он взял себе псевдоним — Амеба Инуфузорьевич Простейший. Поистине слова имеют роковую силу. Возомнишь себя быком — и вскоре отупеешь. Назовешься зайчиком и…
— И потянет на капусту, — подсказал Донцов, имея в виду отнюдь не популярный огородный овощ, а нечто совсем иное.
— Нет, станешь чрезмерно плодовитым, — закончил профессор. — Чувствую, придется нам с этим Инуфузорьевичем повозиться.
— Я следователь, ведущий дело Олега Наметкина, — вновь представился Донцов.
— Нетрудно догадаться. С чем пришли?
— Накопились кое-какие вопросы.
— А мой заместитель вас не устроит? — чувствовалось, что эта встреча для Котяры крайне неудобна, но, как человек воспитанный, он не мог сразу указать Донцову на дверь, что, например, не составило бы особого труда для Аскольда Тихоновича Лукошникова.
— Увы, мои вопросы такого свойства, что на них может ответить только врач, а уж никак не администратор.
— Садитесь, что же вы стоите. — спохватился Котяра. — Наметкин — это, знаете ли, самая большая моя потеря в научном плане, хотя состоялась она еще задолго до его физической кончины.
— Вы имеете в виду коматозное состояние Наметкина?
— Скорее не само состояние, а его продолжительность. — Котяра говорил неторопливо, иногда задумываясь в поисках нужного слова. — Он и прежде впадал в кому, но всегда выходил из нее без особых проблем… Боюсь, что он развоплотился. И на сей раз уже окончательно.
Донцов, державший наготове записную книжку, занес туда услышанное впервые словечко «развоплотился», а профессору сказал следующее:
— Нельзя ли выражаться более доходчиво? В рамках, так сказать, общепринятой лексики.
— Зачем? — Котяра пожал плечами, и от этого все его обильные телеса заходили ходуном. — Во-первых, я не располагаю достаточным количеством времени, чтобы просвещать вас, а во-вторых, в этом нет никакой необходимости. Представьте, что в свое время преступник похитил у супругов Кюри весь их запас с таким трудом наработанного радия. Обязательно ли в этом случае объяснять сыщику теорию деления радиоактивных элементов? Думаю, что нет. Достаточно предупредить, что похищенное вещество представляет опасность не только для преступника, но и для окружающих его людей.
— Не значит ли это, что смерть Наметкина также представляет опасность для окружающих?
— Это вопрос вопросов! — воскликнул Котяра с неожиданной страстью. — Но, поскольку наш мир стоит непоколебимо, надо надеяться, что Наметкин выполнил свое предназначение… Или продолжает выполнять.
Все, сказанное здесь, мало чем отличалось от бреда душевнобольного, возомнившего себя амебой, и Донцов, участвовавший в этом словоблудии на полном серьезе, уже сам начал ощущать первые признаки тихого помешательства.
— Хотите сказать, что Наметкин… не умер? — произнес он не совсем уверенно.
— Вы верите и бессмертие души, в существование ментального пространства, в метемпсихоз, наконец?
— Что такое метемпсихоз? — Донцов решил, что прикидываться всезнайкой больше не стоит.
— Проще говоря, реинкарнация.
— А-а-а… Если честно, то не верю.
— Тогда вдаваться в подробности не имеет ни малейшего смысла. Могу сказать вам только одно — в последнее время существовало как бы два Наметкина. Один — беспомощный инвалид, прикованный к больничной койке. Другой — гигант духа, которому в одинаковой мере были подвластны и время, и пространство. Впрочем, это моя личная точка зрения, не подтвержденная какими-либо конкретными фактами. Хотя косвенные подтверждения имеются.
— Мы в своей работе стараемся избегать всего косвенного… Такие понятия, как вина и ответственность, требуют исключительно конкретного истолкования… Скажите, а вследствие чего Наметкин приобрел свои необыкновенные способности? Здесь есть ваша заслуга?
— Лишь в той мере, в какой рождение ребенка можно считать заслугой повитухи. Наметкин создал себя сам. Как говорится, не бывать бы счастью, да несчастье помогло.
— Кто же мог желать его смерти?
— Враг. В самом широком понимании этого слова, вплоть до извечного противника рода человеческого. Тот, кто претендует на вселенскую власть. Или представляет себе устройство нашего мира как-то совсем иначе. Вы, наверное, думаете, что я несу эту ахинею с единственной целью — запутать вас? Отнюдь. Я сам давно запутался во всей этой мистической зауми. Я, в конце концов, практикующий врач-психиатр, а не какой-нибудь теософ. Вы один из немногих, с кем я могу быть откровенным. И все потому, что в вашей личности ощущается некая… необычность, что ли. Вы человек с нетрадиционным мышлением, способный оценить, так сказать, аромат неизведанного. Заявляю это вам как человек, кое-что в психологии кумекающий.
